— Я в этом нимало не сомневаюсь, madame, — не остается в долгу Мура и, широко пользуясь данным ей правом, порывисто встает, причем роняет стул и едва не разбивает фарфоровую лампу, стоявшую подле на высокой тумбе.
— Тралллляляля, — напевает она себе под нос веселенький мотивчик, направляясь к двери. Полный укора взгляд Доси следует за нею от рояля. Но Мурочка делает вид, что не видит его, и как ни в чем не бывало птичкой перепархивает порог комнаты.
— Слава богу, вырвалась на волю! — говорит сама себе со вздохом облегчения шалунья. — Ну, уж теперь больше ни за какие коврижки вам не заманить меня на ваш дурацкий урок!
Глава девятая
Какая тоска, однако, что бы придумать такое?
Из гостиной все еще доносятся соната Бетховена, голос madame Sept, продолжавшей свои занятия и вполне, очевидно, вошедшей в свою «графскую» роль, и отвечающие ей нетвердые голоса пансионерок.
Мура машет рукой и смеется.
— Дорогой граф, мое любимое занятие перевозить навоз, доить коров или париться в бане, — с величественными жестами, отвешивая низкие реверансы невидимому собеседнику, говорит она, стоя за дверью. — Ха-ха-ха! Милый разговорчик, нечего сказать! — и заливается смехом. Но в глубине души ее все же точит червячок скуки. Пансионерки на уроке, Доси нет, не с кем слова сказать.
«Не пройти ли пока скуки ради в комнату m-lle Эми?» — мелькает мысль. Тихая, кроткая «масёр» не менее, нежели всем прочим пансионеркам, нравится и Муре. Правда, она немножко не в ее, Мурином духе, размазня и тихоня, но в сущности, славный экземпляр, по мнению Мурочки, и, право, не грех зайти к ней с визитом в неурочное время.
И с самыми благими намерениями сразу оживившаяся девушка стучит в дверь m-lle Эми.
— О n'entrez pas, n'entrez pas![15] — раздается оттуда испуганный голос.
Этого вполне достаточно для того, чтобы, движимая непреодолимым любопытством, Мурочка широко распахнула дверь.
— Bonjour, m-lle Эми! Что вы делаете здесь? — говорит она самым невинным тоном, вытягивая шейку и любопытными глазами обегая комнату.
— О, о! — визжит сконфуженная Эми и набрасывает носовой платок на свою так рано облысевшую голову.
— Ага, понимаю, вы чистили вашу прическу, — тем же ангельским тоном, подходя к ней, говорит Мура.
Действительно, m-lle Эми чистит парик, давно от времени и пыли превратившийся в какой-то темно-серый комок. И вот, при помощи пудры и бензина «масёр» во что бы то ни стало хочет вернуть надлежащий вид «прическе», как называет, по урожденной ей деликатности, Мура этот парик. Однако это не так легко сделать. Облака пудры носятся по комнате. Они усеяли пол и стулья, лезут в нос и и рот, противно щекоча горло и поминутно заставляя чихать и кашлять. От противного запаха бензина уже давно кружится голова и сосет под ложечкой, а чистка парика далеко еще не достигла желанного результата.
Красная и смущенная, m-lle Эми безнадежными глазами смотрит на Мурочку.
— О, il a ete beau![16] — говорит она уныло, теребя окончательно испорченные серо-бурые пряди. — Да, он был прекрасен, когда был молод… Время портит и старит все… не только вещи, но и людей! — заключает она с меланхолическим видом, и Муре кажется, что слезы появляются в больших кротких глазах француженки. Ей становится нестерпимо жаль эту бедную кроткую «масёр», почти всю свою жизнь прожившую под строгим наблюдением своей деспотичной сестрицы, и она во что бы то ни стало хочет помочь Эми.
— Милая m-lle Эми, — говорит ласково Мура, — не попробовать ли вам покраситься немножко? Чуть-чуть?
— O, non. Au nom du Ciel, non![17] — испуганно шепчет Эми, — если ma soeur Susanne узнает, она останется очень недовольна этим.
— Гм! Гм! Вы правы, пожалуй, — немедленно соглашается Мура и задумывается на одно мгновение.
Вдруг она ударяет себя ладонью по лбу и радостно говорит своим звонким голосом, жестикулируя и волнуясь:
— О, m-lle Эми, я придумала, наконец! Это будет последний шик! Последний крик моды! Это будет божественно, уверяю вас! Я вспомнила сейчас о тех французских актрисах, которые обесцвечивают себе волосы при помощи нашатыря и перекиси водорода, и волосы делаются у них как золото… И если вы разрешите только, то при моем благосклонном участии и при помощи этого состава ваша прическа примет свой прежний прекрасный вид. Даже гораздо более элегантный, нежели прежде, потому что ваши волосы присвоят себе золотистый оттенок. Ах, это будет прелестно, уверяю вас!
И Мура прыгает и хлопает в ладоши в восторге от своей выдумки.
M-lle Эми смущена. Она слышала и знает о способе, при посредстве которого можно превратить какой угодно цвет волос в золотистую блондинку, но она еще не решается пойти на это. Она боится показаться эксцентричной. Что скажет сестра?
Но добрая Эми не долго борется со своими сомнениями.
Враг-искуситель слишком силен. Кому не захочется быть золотистой блондинкой? А эта маленькая Мура, кстати, так убедительно говорит сейчас!..
— О, она будет в восторге, ваша сестра, — шепчет снова маленькая искусительница. — Да и потом, в сущности, она даже вряд ли заметит перемену в цвете прически. Ведь мы только вычистим волосы и чуточку их позолотим! — возбужденно заключает она, суетясь и волнуясь гораздо больше самой обладательницы прически.
M-elle Эми сентиментальна. Ей давно нравятся поэтичные типы с белокурыми головками, отливающими золотым блеском. Они так трогательны всегда! И при задумчивых карих или голубых глазах они кажутся прелестными.
И подняв к небу свои собственные выцветшие глаза и томно вздыхая, она, наконец, отбрасывает последние колебания в сторону и дает свое согласие.
Веселое «ура» срывается с губ Муры, и она стремительно бежит куда-то.
Провизор, почтенный человек в синих очках, удивленно взглядывает поверх стекол на смуглую барышню, ворвавшуюся к нему ураганом в аптеку. Пока он отпускал перекись водорода и нашатырь Муре, та уже успевает раздразнить мирно дремавшего на диване кота и перечитать все этикеты спрятанных в шкалу снадобий.
Через пять минут она уже снова в пансионе. И, запершись с m-lle Эми в ее комнате, долго колдует в полной тишине. Торжественное священнодействие над злосчастной прической длится гораздо более часа, и когда к обеду обе выходят к столу, весь состав пансиона, во главе с самой директрисой, дружно ахает при виде головы m-lle Эми. Темно-русый до этого дня, хотя и грязный, парик теперь волею судьбы в лице Муры превращен в какие-то безобразные лохмотья мочально-яичного цвета. Никакие, даже самые тщательные завивки, ни ondulation не были в состоянии смягчить ужасного впечатления, получающегося от этого невозможного, местами льняного, местами ярко-рыжего, местами красно-желтого цвета яичного желтка парика.
— Oh, quelle horreur![18] — вырывается с неподдельным ужасом из груди madame Sept, когда ее сестра появляется перед нею и она смотрит на пеструю голову m-lle Эми таким взглядом, точно перед ее глазами не эта кроткая голова, а бенгальский тигр или сказочное чудовище.
— Mais… mais… ma soeur! — лепечет смущенная Эми, краснея до слез под этим взглядом.
Бедная Эми! Уже там, в своей комнате, несчастная убедилась в полной несостоятельности парикмахерских способностей Муры и жестоко каялась в чрезмерном доверии, оказанном ей. Но сейчас, когда десять пар глаз устремились, с выражением тихого ужаса, на ее злосчастный парик, сейчас она убедилась, что жизнь, в сущности говоря, прескучная история.
И сама виновница происшествия чувствовала себя не лучше пострадавшей.
— Уверяю тебя, что это вышло нечаянно… нечаянно, клянусь тебе, Дося, — взволнованно шептала Мурочка, улучив удобную минуту и пробравшись к своему верному другу.
— Ax, детка, детка, ты своими выходками сведешь меня с ума! — покачивала головкой Дося.
Нечего и говорить, что madame Sept скорее других поняла, кто был виновником несчастья, приключившегося с ее сестрою.
Смущенное личико Муры говорило без слов само за себя. Молодая девушка самым чистосердечным образом раскаивалась в происшедшем. Менее всего желала она обидеть добрую, тихую Эми, мухи не обидевшую на своем веку.
Но ей не поверили, конечно. Не поверили ни madame Sept, ни сами пансионерки.
С горьким чувством поймала Мурочка исполненный укора взгляд красивой Изы. И даже, кажется, сама Дося сомневалась как будто в искренности и чистоте ее благонамерений по поводу этого ужасного парика.
О, это было бы уже слишком! Как несправедливы люди!
И мгновенно светлое настроение Муры падает, исчезает. Тихая грусть обволакивает сердце.
Она не замечает колючих, как иглы, взглядов madame Sept, не слышит укоряющего ее шепота соседки Анюты Велизарьевой, которая, пользуясь рассеянностью директрисы, уничтожает осетрину при помощи ножа и тихонько усовещает Муру по поводу ее поступка.
