Я призадумался: красиво говорит. И мой юношеский романтизм подсказывал, что участие в революции в другой стране и триумфальное возвращение домой — неплохая черточка в биографии сына главы небольшой страны. Да, я тщеславен, увы и ах.
— А что я должен делать?
— То, чем занимался Слава. Снимать копии с писем, которые тебе приходят и передавать их получателям.
— Почему сам Слава не может этим заниматься? — я наконец-то задал волнующий меня вопрос. Даниил помрачнел, но от прямого вопроса уходить не стал, за что ему честь и хвала.
— Он ошибся в рапорте начальству и попал в тюрьму. Это никак не связано с тем, чем он занимался для нас. Слава был очень ценным сотрудником, и я надеюсь, ты сможешь нам его заменить.
— Заменить, заменить, — недовольно пробормотал я себе под нос. — А если что случится, меня так же легко заменят? Ладно, когда приступить?
— Завтра, — довольно кивнул Данила. — Раз в неделю приходи сюда, приноси копии писем, а мы уже будем их разносить. И умоляю тебя, никогда больше не приходи сюда в форме почтовика — у Димы чуть разрыв сердца не случился, когда он тебя увидел. Я удивленно приподнял бровь. Данила махнул рукой в сторону стойки, за которой суетился бармен.
— А, понял.
— Советую сходить и попросить у него кофе — он шикарно его готовит. Это за счет Организации. Решив, что отказываться бессмысленно, я кивнул и поднялся с места.
— Как, кстати, ваша организация называется?
— Просто Организация. Это должно объяснять все.
Глава 5
Итак, я узнал о том, что случилось со Славой, и даже познакомился с его матерью, когда относил вещи, оставшиеся на рабочем месте. Инесса Свердловна, надо признать, не особенно страдала по этому поводу, упрекала своего младшего сына в безалаберности и все зазывала меня разделить чай с ней и ее оставшимися отпрысками.
Справедливости ради стоит заметить, что хоть я и не стал отказываться, проникнуться любовью к этой семье никак не смог. Особенно меня раздражало их отношение к Славе — что-то вроде «второй был не так не сяк, третий вовсе был дурак». Оставшиеся в лоне семьи братья казались мне редкостными дуболомами, хоть один из них и косил усиленно под интеллигента и, держа чашку с чаем чуть на отлете, листал томик стихов Белянина. Неплохой выбор, на мой не очень гуманитарный вкус.
Прошло две недели с тех пор, как я познакомился с Даниилом. Для своих он был просто Даня, но я никак не смог изгнать толику официальщины из нашего общения, хоть мы и прониклись друг другу симпатией, основанной, видимо, на землячестве. Я приходил раз в неделю, приносил стопку отпечатанных бумаг, получал свое «спасибо», кофе, действительно оказавшийся безумно вкусным, и приятное общение, потому что контингент в кафе бывал поразительный по своему разнообразию, и с каждым было интересно пообщаться или поспорить.
Частенько ко мне подсаживалась Лада, девшая куда-то своих дружков-почти-близнецов, и увлекала меня в безумно нудный, но очень приятный с визуальной точки зрения разговор о современном искусстве. Я терпел, сколько мог, и вяло пытался поддержать беседу, но наконец не выдержал:
— Давай сходим прогуляться?
Был вечер субботы и подходила к концу золотая осень. Все деревья обросли желтоватыми светодиоидами, которые постепенно угасали. Это наводило на меня тоску, потому что лампочки постоянно давали сбои, мигали, особенно по вечерам, когда я шел с работы, и это безумно нервировало. А вот днем было по-прежнему хорошо, тепло настолько, что можно было ходить в одних только легких куртках, пахло дождем и озоном и только иногда начинал задувать пронзительный ветер.
Лада согласилась, и я не мог сдержать довольной улыбки. Я отдал копии Даниле, сказал, что вернусь к вечеру, и вышел на улицу. Следом вышла Лада, набрасывая на шею газовый серый шарфик. Я ничего не сказал, но так и не смог взять в толк, зачем навешивать на себя какие-то вещи, которые совершенно не греют?
Девушка вцепилась мне в руку, и мы пошли вверх по набережной, иногда перебрасываясь парой незначительных фраз. Нам и в тишине было хорошо, хотя создавалось впечатление, что Лада просто не может молчать так долго: она иногда подавала голос, чтобы сообщить что-то, что я видел и так. Искусственную радугу, раскинувшуюся на стене дома, мальчика в легком сером комбинезоне, вышагивающего по искрящемуся газону. Как я успел понять, обычная московская улочка, каких много.
— Ты ведешь меня куда-то целенаправленно или так? — голос Лады вывел меня из созерцательного состояния и поверг в ступор.
— Просто так.
— Тогда давай поедем до Новой площади. Я смутно представлял, где это, но отказываться, конечно, не стал.
Да она бы меня и не услышала — мы шагнули под мост, и над нашими головами монотонно и въедливо гудел метрополитен. По рельсам скользили туда-сюда огромные вагоны, перевозящие сотни людей за раз — местная достопримечательность, я, когда в первый раз увидел здешнее метро, долго стоял, оглушенный и завороженный.
Мы поднялись по широкой лестнице, сталкиваясь плечами, и я оплатил оба жетона. Мы не переставали беседовать.
— Раньше ведь метро было под землей, — блеснул эрудицией я. Лада согласно закивала.
— Да, но со временем земля стала проседать, временами возникала зыбучая грязь, в которой не то что люди утопали — дома целые уходили вниз, и во время войны многие станции попросту осыпались. Например, почти весь центр — Почтовый ряд, Театральная, Площадь революции. Или вот Новокузнецкая, например, — и она обвела взглядом серебрящийся навес над нашими головами, прозрачные плиты пола, арматурины перегородок. — Все это появилось на их месте.
— А куда мы едем?
— До станции «Новая площадь», а там увидишь.
Больше я вопросов задавать не стал, да и не смог бы: ветер свистел в вагоне так, что что-либо расслышать было практически нереально.
Зато вид был замечательный. Местами вагончики шли над Москва-рекой, кое-где ныряли сквозь дома, все это было залито лучами из дирижаблей и неповторимо искрилось осенней прелестью. Мы вышли из метро между двух дорог, прошли через аллею, на входе в которую был установлен проектор, показывающий нам двух почтенных старцев.
— Кирилл и Мефодий, — ответила на мой удивленный взгляд Лада. Мы сели на летней веранде небольшого кафе, где вкусно пахло какой-то выпечкой, которую я ни разу в жизни не пробовал, но тут же заказал.
Старой площади давно уже не существовало, такое название носил один-единственный обшарпанный переулок, а Новая площадь, вымощенная последний раз незадолго до войны, живо напомнила мне МКАД: выбитые камни, вздыбленный от снарядов асфальт, покрошившиеся углы ближайших домов. И таких «памятников» в Москве — городе боевой славы, — как я смог заметить, было великое множество.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
