Да, она стремилась сюда, но не в роли беспомощной жертвы хотела оказаться здесь, а в виде человека, равного хозяевам и готового вести с ними столь важные для нее переговоры. А как быть теперь? Где ее одежда? Ох, навряд ли что-то осталось от легонького платья после борьбы с рекой!
Что же делать? Положиться на волю обстоятельств, покориться им — или попытаться противиться? Может быть, сбежать? Темно, значит, ночь, дома ее, наверное, потеряли!
А может, они решили, что она нашла то, что искала, а потому решила заночевать в Перепечине? Или… или, не дай бог, Ерофей воротился и сказал, что Ульяша упала в реку и потонула? Что же будет с матушкой? Что будет с нянькой?! Они ведь не переживут такого горя!
Послышался еще один удар часов, и Ульяша поняла, что миновало уже полчаса в бесплодных размышлениях.
Она спустила ноги с низкой широкой кровати. Нужно немедленно отыскать хозяев этого дома. Немедленно! Нужно сказать им, кто она, попросить послать человека в Щеглы, а еще лучше — попросить отправить ее домой. Она успокоит матушку и няньку, переоденется, а поутру вернется сюда, потому что это ее долг, об исполнении которого она мечтала больше десяти лет!
Ульяша осторожно вышла из комнаты, брезгливо поджимаясь, когда босая нога наступала на мусор. Пол был выметен куда как плохо, вот в Щеглах или Чудинове идешь босиком по полу, а словно по столу обеденному ступаешь — ничто ножку не уколет.
Кругом стояли тишина и темнота, как вдруг Ульяше послышался тихий плач. Она осторожно пошла на голос и вскоре увидела очерк света за одной из дверей. Плакали там. Ульяша приникла к щелке, повернулась так и этак — и увидела девушку в рубахе и ночной кофте, с заплетенной на ночь небольшой косой. Девушка смотрела на какой-то маленький портрет, изредка прижимала его к губам, и всхлипывала:
– Неужели ты вернешься ко мне, милый мой? Неужели вернешься? Ах, скорей бы полуночь!
Ульяше стало необыкновенно жаль эту девушку. Она была влюблена, она изнемогала по своему возлюбленному! Сама Ульяша еще не знала любви, хотя все ее подруги, барышни, жившие в окрестностях Чудинова, не единожды искололи свои сердечки о шипы этого прекрасного цветка. Некоторые из них уже были замужем, родили дочек и теперь строили планы выгодных партий для своих младенцев. А Ульяша все еще пребывала в некоей духовной полудреме. Она доподлинно знала, что за нее дважды сватались — там, в Чудинове, — однако ее приемная мать (Ульяша звала ее матушкой) и ее муж согласия не давали. Сердце ее ни к кому не лежало, а отдавать девушку лишь бы за кого Чудиновы не хотели, да и расставаться с ней не желали. Так же, впрочем, как и она с ними.
«Наверное, отдали бы, коли бы я по ком-то вот так же тосковала, как сия девица тоскует», — подумала Ульяша.
Она отступила от двери и неслышно двинулась дальше. Потом спохватилась: да отчего же она не воспользовалась случаем, отчего не спросила у незнакомой девушки, что это за место?! Решила было воротиться, да заблудилась в запутанных коридорах. Да тут еще лестница вдруг оказалась под ногами. Ульяша безотчетно поднялась по ней, потом прошла через анфиладу комнат — и до того отчего-то устала, что еле передвигала ноги. Ее избитое волнами тело так и ломило.
«Вольно ж мне ночью шарашиться, — подумала она сонно. — Неужели нельзя было утра дождаться? Нет, отправилась бродить… А ну как наткнусь на хозяев, ну как примут меня за воровку?! Надо, надо воротиться. Но куда идти?»
Пробило полночь, и вдруг Ульяша вновь уловила промельк света. На сей раз это была не свеча, а луч лунный, пробившийся сквозь облака и заглянувший в окно. Дверь в ту комнату оказалась приотворена, оттого Ульяша и увидела этот луч. А еще она разглядела, что около стены стоит кровать.
Неужели она невзначай воротилась в ту же комнату, откуда пришла?! От усталости девушка позабыла, что поднялась на другой ярус, и, обрадовавшись близкому отдыху, поскорей прилегла на постель. Ветром нанесло сладкий черемуховый вздох, и Ульяше стало спокойно и уютно. Она заснула даже прежде, чем голова коснулась подушки.
Луна тем временем снова ушла за облака, и Ульяша не заметила, что в комнате она не одна. Высокий мужчина стоял у стены и настороженно наблюдал за ней. Он был полуодет. Увидев девушку в одной рубашке, белевшей в темноте, он довольно улыбнулся.
– Ишь, смелая какая! — пробормотал он, слыша, как скрипнула кровать, и понимая, что девушка легла. — Ну что ж, и мне робеть не к лицу.
Он двинулся вперед, находя дорогу ощупью. Наткнувшись на кровать, остановился и снял с себя остатки одежды. Сладко потянулся, расправляя мышцы, усмехнулся, ощутив, как поднимается, нарастает в нем возбуждение, — прилег рядом с ней… и разочарованно присвистнул: понял, что она крепко спит.
Осторожно коснулся ее губ губами, нащупал кончиками пальцев ее соски под рубашкою, и они расцвели, как нежные цветы.
Он был совершенно поглощен той, что лежала рядом, и не заметил, как тихонько приотворилась дверь и в комнату вступила еще одна женская фигура.
* * *
Собаки взбрехнули тут и там, но лай не подняли, а настороженно примолкли: чужой, которого они почуяли, дальше по деревенскому порядку не прошел, остановился у крайней избы. Стукнул по ставне.
Тихо.
Пришедший стукнул снова.
– Чего надо? — отозвался сонный мужской голос. — Кто тут шляется?
– Где Ганька? — спросил ночной гость. — Ганьку покличь мне.
– Ишь, какой барин! — проворчал хозяин. — Ганьку ему! Не знаю я никакого Ганьку.
– Знаешь, дядя Пантелей, — ухмыльнулся пришедший. — Кому знать, если не тебе? Скажи, где Ганька?
– На кой он тебе сдался? — зевнул хозяин. — Или пожар?
– Пожар не пожар, а дымок уже виден, — загадочно отозвался гость.
– Ну, коли так… — зевнул хозяин. — Дыма без огня не бывает, известное дело! Только вот что — Ганька не у нас ночует нынче. Ищи его у Дашки-солдатки. Знаешь, где она живет?
– Знать-то знаю, да идти мне по деревне не с руки, собаки избрешутся, а мне совсем не надобно, чтоб меня кто-то здесь ночью увидал. Поэтому тебе придется его искать. Сыщи и скажи: Ерофея убили.
– Ерофея?! — громко ахнул хозяин. — Царство Небесное… Да кто ж его?!
– Кто-кто… — проворчал гость. — Неужто не знаешь? Баре наши, господа разлюбезные, кому ж еще? Нынче к нашему в Перепечино еще один душегубец прибыл — молодой Славин. Вот они на пару и уходили бедолагу. Поймали его невесть где, привязали к лошади и пустили ту вскачь. А сами, значит, скакали рядом, лошадь нахлестывали да забавлялись! Ну и убился Ерофей о землю до смерти… Видел я его — живого места на нем нету.
– Да как же?! Да ведь Ерофей не наш теперь, не перепечинский. Он ведь щегловский! Небось господин Чудинов с них взыщет за свое добро!
