— Выбрось из головы. Мадлена, пожалуйста, подавайте рыбу. Ты попробуешь морского языка?.. И оставь в покое пачку сигарет. Спокуха! Так, кажется, надо говорить? Гоп, мы забыли миссионера из Венесуэлы. Спокуха.
Глава 4
Счастье длилось три дня, я не могу спокойно вспоминать об этом. О, это было не только мирное течение радости, временами бывали моменты полного душевного покоя, но порой налетали короткие бури. Я вспоминаю мои непреодолимые порывы назад, к холостяцкой жизни, когда она, например, надолго оккупировала ванную или при виде ее чулок и трусиков на сушилке для полотенец. Разбросанные повсюду гигиенические салфетки «Клинекс» заставляли меня грызть удила. Кто я был для нее? Симпатичное старое бесполое существо, черный раб из романов про американский юг. Я немного ворчал, но говорил себе: «Если ты разозлишься, она уедет» — и снова надевал маску всепрощения. Я чувствовал себя, как солдат в кратком увольнении, которому вскоре возвращаться на передовую, и остро ощущал быстротечность жизни. Мне пришла идея отправиться с Эвелиной в Пор-Гримо, там мы будем с ней только вдвоем, ее сердце выздоровеет и обновится, и несколько его ударов достанутся и мне. Когда я изложил Эвелине проект, она захлопала в ладоши и потребовала ехать туда сразу же. Перед этим мне надо было позвонить в несколько мест, в том числе, конечно, Берте.
— Я увожу ее в Пор-Гримо. Перемена обстановки пойдет ей на пользу… после разрыва. Да, она мне все рассказала. Но ты еще не знаешь, что она в курсе дел с твоими новыми лыжами.
— Как?
— Да, по крайней мере отчасти. Слухи исходят с фабрики. «Комбаз-торпедо». Ты видишь, она кое-что знает. Алло! Ты слушаешь?
— Это катастрофа, — прошептала Берта.
— Пока нет, не будем преувеличивать. Но очевидно, что за Лангонем следят в оба. Это, конечно, не означает, что уже известны характеристики лыж, не стоит драматизировать ситуацию.
— А что именно она сказала?
— Ничего существенного, ей просто не нравится, как ты фанатично к ним относишься. Послезавтра едешь в Изола?
— Я бы с удовольствием, но у меня нет времени. А кроме того, я предпочитаю, чтобы Лангонь сам разбирался с Галуа. Он симпатичный, этот парень. Заверил меня, что полностью вылечился.
— Полностью, он нас еще удивит.
— Да услышат тебя Небеса.
— Я приеду в Изола в четверг.
— Надеюсь, без Эвелины.
— Само собой, она будет караулить дом. До скорого, Берта.
Симпатичный звук поцелуя в трубке. Мне легко, как школьнику, закончившему уроки, никаких угрызений совести. Мы уезжаем, девочка.
…Эвелине захотелось осмотреть все заново. Сначала пешком, не спеша, останавливаясь перед голубыми, красными или охровыми фасадами, свежими, словно они только что появились на свет.
— Ты обратил внимание на балконы, нет и двух похожих, а амуры, фонари — совсем как у Мопассана. — Она оперлась на мою руку. — Дался тебе этот Гренобль, Жорж, надо жить здесь. А весной цветы, как это должно быть красиво!
Мосты, Эвелина совсем забыла о мостах, каменных, деревянных, переброшенных изящными арками над голубой водой. И еще церковь, настоящая прочная деревенская церковь с маленькой колоколенкой, качающей колокол в колыбели из кованого железа.
— Хочешь посмотреть на витражи Вазарели?
— Нет, я просто хочу бродить, как кошка, повсюду, потереться о стены, свернуться клубочком под сосной… А еще хочу знаешь чего? Выйти ненадолго на яхте, чтобы лучше рассмотреть все эти картинки, сложить их вместе в голове одну к одной. Ну, ты понимаешь.
— Нет ничего проще, моя крошка. Пойдем, я предупрежу капитана.
— Ого, у тебя есть капитан?
— Конечно нет. Нет даже и матроса. Только бравый старик, балующийся анисовой водкой.
— Жорж, а ты всегда в таком хорошем настроении? Мама говорит, что ты мрачный, как медведь.
— Не слушай ее.
Спустя короткое время мы потихоньку поплыли меж лодок, садов, деревьев мимозы, террас, на которых повсюду люди в шезлонгах читали, курили, дремали на солнце.
— Невероятно, — бормочет Эвелина, — в декабре…
Крутые излучины канала, тихие заводи за поворотом, Эвелина совсем растерялась.
— Какие дали! — восклицает она.
— Нет, это обман зрения, весь Пор-Гримо не больше моей ладони. Ты видишь одни и те же места с разных сторон, и они тебе кажутся другими. Хочешь, выйдем в открытое море?
— Нет, я не люблю моря. Так забавно рассматривать краски, сочетание камня и воды. Жорж, давай не будем возвращаться в дом. Останемся на яхте, как двое влюбленных. Это мне поможет, видишь, благодаря тебе я сменила кожу. Здесь вечный праздник, веселье, пение.
Она смеется и порывисто целует меня в щеку, яхта резко виляет.
— Осторожно, это тебе не твоя тачка.
Я подвожу яхту к причалу и пришвартовываюсь.
— Решено, селимся на борту?
— Да, да, пожалуйста!
— Хорошо, я должен предупредить мадам Гиярдо и перетащить шмотки. Она подумает, что я на старости лет свихнулся.
— Пусть ее, Жорж, побудь сумасшедшим. Для меня.
На протяжении двух дней я и вел себя как сумасшедший. Мы жили на яхте, словно в фургоне бродячих артистов. Эвелина готовила, если это можно так назвать, на маленькой плитке, сопровождая готовку доносившимися до меня взрывами смеха. Ей нравилось спать на узенькой койке в каюте, не надоедало гладить рукой обшивку из дорогого дерева. Время от времени тень закрывала иллюминатор, и легкая волна качала нашу лодку.
— Отплываем, — кричала она, готовая захлопать в ладоши. Потом, внезапно посерьезнев, продолжала: — Как я бы хотела уехать. Знаешь, Жорж, Гренобль — это хорошо, но есть еще целый свет.
Я тщетно повторял: «Оденься потеплее», но она всегда ходила в шортах и свитере, как непоседливый мальчишка. Она свистела, забравшись на мостик, играла с ручками приборной панели, все трогала, рылась в шкафчиках, раскладывала карты, осматривала аптечку.
— Как все мило!
Однажды, смеха ради, она напялила желтый дождевик. Напрасно я ворчал:
— Сними это, соседи смотрят, что они подумают.
Эвелина только смеялась.
— Жорж, мы же не делаем ничего плохого.
Мог ли я ей сказать: «Ты делаешь плохо мне». И ощущал, как уходит время. Я обещал приехать в Изола, и это затуманивало очарование быстротекущих часов. Как ни верти, эта игра не могла продлиться долго. Конец ей положила мадам Гиярдо.
— Мсье, мсье, — кричала она, стоя на берегу.
Я поднялся на палубу.
— Что там стряслось?
— Какой-то господин звонит из Изола. Говорит, очень срочно.
— Хорошо, иду.
Эвелина подняла голову.
— Не беспокойся, я на одну минуту. Это, без сомнения, Лангонь. Потом все расскажу.
Чертов Лангонь, надо было ему меня беспокоить! Зачем Берта сказала ему, что я в Пор-Гримо, она сшибает нас лбами. Вне себя от злости, я схватил трубку.
— Алло, Лангонь? Да, это я… Говорите громче, вас плохо слышно.
— Галуа умер… Или умирает. Быстро приезжайте.
Я сел на ковер с телефоном на коленях и оперся о ножку стола. Потом принялся спорить, будто было о чем.
— Не понимаю, Галуа же был здоров.
— Я вам объясняю, произошел несчастный случай. Его отправили в Ниццу на вертолете.
— Ради Бога, Лангонь, что же все-таки произошло?
— Нелепая случайность, столкнулся с лыжником. Я только что сообщил мадам Комбаз.
— Куда его отправили?
— В больницу Сен-Рок в Ницце. Алло?
— Да, да, я понял. Но что с ним?
— Кажется, у него поврежден череп. Больше я ничего не знаю. Буду ждать вас там.
Лангонь положил трубку. Я с трудом поднялся с ковра, словно боксер, физически ощущающий падение секунд. Галуа ранен. Ладно. Это его ремесло, и повреждения черепа не всегда смертельны. Меня терзала мысль, что я теряю Эвелину. Мы были так счастливы, жили в таком согласии, что, быть может, еще несколько дней… Я не знал, что сказал бы ей, но надеялся, что было бы достаточно раскрыть объятия и прижать ее к себе… Скорее всего, это бред, но верно одно: я не хотел ее покидать, не хотел, чтобы разрушилось наше убежище, где мы были так счастливы и беззаботны.
В Изола мы могли бы поехать вместе, я об этом мечтал. Но везти ее в Ниццу при таких обстоятельствах… Нет, исключено, несчастный случай с Галуа вернул нас к прежним проблемам. Скобки закрылись. Что ж. Я проиграл…
Не хотелось бы ворошить воспоминания, они еще так свежи и рвут сердце на куски. Я помню, как шел по саду, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать волнение. Эвелина, увидев меня, встревожилась.
— Плохие новости?
— Да, Галуа, может быть, уже умер.
Я спустился в каюту и лег на койку. Эвелина присела на корточки около изголовья.
— Жорж, только не говори, что это самоубийство.
— Вовсе нет, несчастный случай. Он, кажется, столкнулся с другим лыжником.
— Но почему же он, по крайней мере…
