Я покачала головой.
– Познакомилась с кем-нибудь?
Я хотела опять покачать головой, но вовремя спохватилась.
– Я… в общем, с девочкой из моего класса по английскому.
Брови на ее лице удивленно взлетели вверх.
– Ты разговаривала с ней?
Я пожала плечами.
– Вроде того.
Она смотрела на меня так, будто у меня выросла третья рука.
– Что значит вроде того, Мэллори?
Я открыла банку колы.
– Она учится в моем классе и первой представилась мне. Я сказала ей… ну, может, слов семь.
Удивленное выражение лица Розы сменилось широкой улыбкой, и я почувствовала себя увереннее, на мгновение забыв о неожиданной встрече с Райдером. Ее улыбка светилась гордостью, и я купалась в этом тепле.
Докажи нам. Так сказал Карл сегодня утром, и сейчас улыбка Розы говорила мне, что я все-таки смогла доказать. Роза, как никто другой, знала, как далеко я продвинулась, и как нелегко мне дается общение с незнакомыми людьми, даже если оно ограничивается всего лишь семью словами.
– Это просто замечательно. – Она подошла ближе, обняла меня и крепко прижала к груди. Я с наслаждением вдохнула странный запах антибактериального мыла и еле уловимый аромат яблочного лосьона, которым она пользовалась. Женщина коснулась губами моего лба и отстранилась, сжимая мои плечи. – Что я тебе говорила?
– Что… это будет нетрудно, – сказала я.
– А почему?
Я повозилась с колечком на крышке банки.
– Потому что я уже… проделала большую работу.
Она подмигнула.
– Умница. – Потом снова сжала мои плечи. – Жаль, что я не смогла проводить тебя утром в школу. Я очень хотела быть с тобой.
– Я… понимаю. – Моя улыбка растянулась так, что заломило щеки. Хоть Роза и не была моей матерью по крови, но именно такой я хотела бы видеть свою мать, и мне с ней чертовски повезло.
Она было открыла рот, но тут зазвонил ее телефон. Протянув руку, женщина схватила трубку со стола и быстро ответила. В ее позе читалось напряжение.
– Проклятье, – пробормотала она. – Можешь подождать секунду? – Роза нажала кнопку отключения звука. – Мне надо ехать в больницу. Возникли некоторые осложнения после утренней операции.
– О нет, – прошептала я, надеясь, что она не потеряет пациента. Если набрать в поисковике слово «сильный», клянусь, рядом с ним появится имя Розы Ривас, однако смерть каждого пациента она переживала, как потерю члена семьи. Только в такие минуты я видела ее с рюмкой. Она брала бутылку вина и запиралась в кабинете, пока Карл уговорами не выманивал ее оттуда.
Я не раз задавалась вопросом, связано это с Маркетт или так страдают все врачи. Маркетт не стало за пять лет до той ночи, когда я вошла в их жизнь, так что вот уже десять лет они жили без нее, но я знала, что это не могло облегчить их горя.
– Такое бывает, – вздохнула Роза. – Карл тоже задержится. В холодильнике есть еда.
Я кивнула. Они оба работали в клинике Университета Джона Хопкинса, где, собственно, и создавалась кардиохирургия – это я узнала от них. Клиника Хопкинса считалась одной из лучших в мире, и в свободное от операций время Роза и Карл занимались преподавательской деятельностью.
Она замешкалась, задумчиво глядя на экран мобильника.
– Мы поговорим утром, хорошо? – Женщина задержала на мне взгляд своих темных глаз, потом коротко улыбнулась и шагнула к двери.
– Постой! – воскликнула я и едва не окочурилась от собственной смелости, когда она повернулась ко мне, вытаращив глаза. Мои щеки пылали. – Скажи… что значит no la mires? – проговорила я по слогам, как типичная американка, которая совсем не сечет в испанском.
Ее брови снова взметнулись вверх.
– Почему ты спрашиваешь?
Я пожала плечами.
– Кто-то сказал тебе это? – Когда я не ответила, уже сомневаясь в том, что хочу это знать, женщина вздохнула. – Вообще-то это означает «не смотри на нее».
Ой.
Ой-ой.
Роза прищурилась, глядя на меня, и я почему-то подумала, что именно об этом мы будем говорить завтра утром. Помахав ей рукой, я выскочила из кухни и взлетела вверх по лестнице, перемахивая через две ступеньки.
Моя спальня, с видом на улицу, находилась в самом конце коридора, по соседству с ванной, которой я пользовалась. Помню, Роза назвала ее комнатой приличного размера. Я находила ее дворцом. Она вмещала огромную двуспальную кровать, широкий комод и письменный стол. Больше всего я любила сидеть на подоконнике в эркере. Отличная точка для наблюдения за людьми.
Но что мне больше всего нравилось в моей комнате – правда, от этого я чувствовала себя последней дрянью, – так это то, что Маркетт никогда в ней не жила. Мне и без того приходилось тяжело, когда я садилась за руль ее автомобиля или размышляла о поступлении в колледж, который для нее так и остался мечтой. И спать на ее кровати было бы уж слишком.
Бросив сумку, я схватила со стола ноутбук и забилась в угол подоконника, поставив банку с колой на карниз. Как только компьютер вышел из режима сна, ожил мессенджер мгновенных сообщений.
Эйнсли.
В иконке открылась ее фотография, сделанная этим летом – светлые волосы с выбеленными солнцем прядями, темные очки на пол-лица, сложенные уточкой губы. Я прочитала ее сообщение:
Выбралась живой?
Я усмехнулась и ответила коротким «да».
Как все прошло?
Я закусила губу, на мгновение закрыла глаза, а потом напечатала то, о чем мне хотелось кричать во всю мощь своих легких.
Райдер учится в моей школе.
Лэптоп тотчас взорвался восклицаниями и перепевами «о боже», за которыми последовали длиннющие цепочки «Боже мой!» в различных вариациях хихиканий и причитаний «вот это да!». Эйнсли знала о Райдере. Она знала историю моего детства. Конечно, не во всех подробностях, потому что некоторые вещи одинаково трудно объяснить и на словах, и в письме, к тому же она понимала, что я не слишком разговорчива. Но сейчас она, как никто, могла проникнуться моими переживаниями.
Ты не виделась с ним 4 года. Я чуть не опúсалась, Мэл!!! Это просто супер. Расскажи мне все-все-все!
Покусывая губу, я изложила хронику событий, периодически прерываемую ее возгласами «боже!» и «виииии». Когда я закончила, Эйнсли отстучала:
Надеюсь, ты взяла у него номер?
Уф. Нет, не взяла, ответила я. Он записал мой.
Кажется, ее устроил такой вариант, и мы проболтали, пока для нее не наступил комендантский час. Эйнсли ограничили доступ к Интернету по вечерам после того, как ее мама обнаружила фотографии, которые она отправляла своему парню, Тодду, еще в июле. Не то чтобы скабрезные – просто в бикини, – но ее мама капитально психанула и, к моему изумлению и ужасу, заставила Эйнсли смотреть видеоролики о родах в целях сексуального просвещения.
Излишне говорить, что после этих просмотров Эйнсли зареклась рожать детей, но интереса к сексу в ней не поубавилось.
Она отключилась, пообещав, что мы увидимся в эти выходные. Остаток вечера я бесцельно слонялась по дому, слишком взвинченная, чтобы доесть остатки приготовленной Розой курицы, пусть даже и запеченной в ломтиках апельсина и лайма. Я старалась не думать о школе или о Райдере, как и не пялиться в телефон, который упорно молчал, но, черт возьми, невозможно было отвлечься от всего, что произошло за сегодняшний день, сложившийся вовсе не так, как я себе представляла.
В том смысле, что этот день не закончился слезами или тихой истерикой где-нибудь в углу, и, даже несмотря на провальный обед, мне удалось поговорить с Кейрой. Семь слов все-таки лучше, чем ничего. Короче, мой первый день в школе прошел без серьезных сбоев. И этого достаточно, чтобы чувствовать себя победителем, что я и делала, но…
Я не знала, что думать, когда мысли мои возвращались к Райдеру.
Расхаживая взад-вперед по комнате, я машинально погладила слегка припухлую кожу тыльной стороны руки. Во мне снова поднялась буря чувств, сотканных из отчаяния и предвкушения. Мне не терпелось увидеть его, поговорить с ним, но я… боже, наверное, ничего не получится, потому что всякий раз, когда я думала о Райдере, во мне оживало еще одно чувство.
Вины.
Остановившись у окна, я крепко зажмурилась. Райдеру доставалось… Он терпел страшные побои из-за меня. Раз за разом он вмешивался, вставая между мясистыми кулаками и мною, и однажды, когда не смог остановить насилие, мне наконец удалось вырваться из этой жизни. Я получила второй шанс, дом, семью врачей и, черт подери, кучу всяких благ. А Райдер? Что получил он? Мне оставалось лишь гадать.
Я сердцем чувствовала, что у него далеко не такая сытая жизнь, как у меня, и разве это справедливо? В душе разливалась горечь. Как он мог смотреть на меня так, как смотрел сегодня, и не думать о том, чем пожертвовал ради меня?
