Когда Учитель осознал, что стряслось на сей раз, он отправился к капе Каморра и купил у него разрешение на одну маленькую смерть. И лишь потом, движимый не милосердием, а скорее банальной жадностью, догадался пойти к Безглазому Священнику.
7
Небо успело окраситься в багряные тона, об угасшем дне напоминала лишь тонкая золотая полоска на западном горизонте. Локки Ламора скромно следовал за своим наставником, прячась в его длинной тени. Они направлялись к Дому Переландро, где Учитель рассчитывал продать мальчишку. Очень скоро Локки предстояло наконец узнать, куда исчезают старшие ребята.
Они спустились по северо-западному склону Сумеречного холма и оказались перед широкой аркой стеклянного моста, ведущего в восточную часть Храмового района. В самой верхней точке моста Учитель остановился и обратил взгляд на север. Там, за темными домишками Закутка, за стремительными туманными водами Анжевены, простирались белокаменные проспекты и роскошные особняки Альсегранте. Над ними на невероятную высоту вздымались фантастические Пять башен.
Эти таинственные башни были наиболее выдающимися каморрскими строениями из Древнего стекла. Самая маленькая из них, Ловушка Зари, была восьмидесяти футов в ширину и четыре сотни в высоту. Сейчас, в лучах заходящего солнца, трудно было разобрать истинный цвет каждой из башен, а оплетавшая их вершины паутина канатов с грузовыми клетями и вовсе терялась на фоне алеющего неба.
— Задержись на минутку, мой мальчик, — произнес Учитель с непривычно задумчивым видом. — Постоим здесь, на моем мосту. Так мало людей пользуется этим путем, чтобы попасть на Сумеречный холм, что его вполне можно считать моей собственностью.
Весь день дул Ветер Герцога, несущий свежесть и прохладу Стального моря. Теперь же, как и всегда к ночи, его сменил сырой и теплый Ветер Палача, который задувал с суши на море и был напоен запахами полей и гниющих болот.
— Ты, без сомнения, догадываешься, что я намерен расстаться с тобой, — вновь заговорил Учитель после минутного молчания. — Я долго с тобой мучился, но теперь прощай навсегда. Очень жаль, но тебе не хватает… скажем так, здравого смысла.
Локки ничего не ответил, молча разглядывая огромные стеклянные башни на фоне темнеющего неба. Там уже появлялись первые, еще совсем блеклые звездочки, а гаснущее на западе солнце напоминало огромный закрывающийся глаз.
Едва оно полностью исчезло, над городом зародился новый свет — неверный, мерцающий, он разгорался в Древнем стекле башен и в прозрачном веществе стеклянного моста, на котором они стояли. Поначалу едва заметное, с каждой истекающей минутой таинственное сияние набирало силу и омывало город сказочным неземным светом, гоня подступающие сумерки.
Наступало время Лжесвета.
Повсюду, от заоблачных высот Пяти башен до идеально гладких обсидиановых волнорезов, уходящих под темные воды Стального моря к искусственным рифам, Лжесвет лился из каждого кусочка Древнего стекла, разбросанного по всему Каморру. Этот чуждый материал существовал тут издавна — его оставили те таинственные создания, которые когда-то построили сам город. Каждую ночь, едва солнце скрывалось за горизонтом, стеклянные мосты превращались в призрачные светящиеся ленты. Стеклянные башни, стеклянные мостовые, диковинные сады со стеклянными изваяниями начинали испускать бледное свечение — голубое и фиолетовое, оранжевое и жемчужно-белое… Звезды и луны в небе меркли перед ними и казались блекло-серыми.
Это происходило в Каморре каждый раз, когда дневные труженики оканчивали работу, запирались городские ворота, а по улицам проходила ночная стража. На город спускались сумерки — краткий час таинственного свечения, который предшествовал настоящей ночи.
— Что ж, к делу, — наконец произнес Учитель, и они направились в Храмовый район, ступая прямо по слабому призрачному свету.
8
По традиции в пору Лжесвета двери городских храмов еще оставались открытыми, и Безглазый Священник из Дома Переландро не упускал случая выжать из горожан несколько лишних медяков. Он сидел на ступенях своего обветшалого храма, перед ним стоял кувшин для пожертвований.
— Сироты! — возглашал он трубным голосом, более уместным на поле боя. — Разве все мы рано или поздно не становимся сиротами? Увы всем нам, оторванным от материнской груди по истечении блаженного младенчества!
По обе стороны от жертвенного кувшина застыли две тощие фигурки в белых балахонах с капюшонами — мальчики, очевидно, призванные изображать тех сирот, о которых рассуждал священник. Отблеск таинственного Лжесвета отражался в их темных немигающих глазах, когда они провожали взглядом немногочисленных горожан, спешащих по своим делам вдоль улиц и площадей Храмового района.
— Увы тем, кого безжалостный рок швырнул в мир, где их никто не ждет! В мир, где им нет места! Эти несчастные превращаются в рабов! Именно так — они становятся рабами или, что еще хуже, игрушками в руках нечестивцев и безбожников, которые обрекают их на столь страшное падение, перед коим даже рабство покажется благословенной участью!
Локки застыл с открытым ртом. На простодушном лице мальчика был написан восторг человека, впервые попавшего на хорошо поставленное выступление опытного оратора. В голосе священника звучало такое презрение, которое заставило бы закипеть даже камень. От горьких упреков сердце мальчика начинало учащенно биться, он испытывал непонятные угрызения совести — тем более непонятные, что и сам он являлся сиротой. Ах, как ему хотелось еще послушать этого великолепного громогласного старика!
Слава отца Цеппа, Безглазого Священника, была так велика, что достигла даже ушей маленького Локки. Раньше он лишь слышал об этом пожилом, но еще крепком мужчине, теперь же своими глазами увидел широкую, как конторка ростовщика, грудь и пышную бороду, больше всего напоминавшую подушку из нечесаной шерсти, приклеенную к грубому морщинистому лицу. Лоб и глаза священника были закрыты плотной белой повязкой. Одеянием ему служила белая ряса из хлопка, ниспадающая до самых обнаженных лодыжек. На запястьях поблескивали черные металлические кандалы, от которых тянулась стальная цепь, уходящая куда-то вглубь здания. Судя по ее натяжению, сейчас отец Цепп находился на границе отведенного ему пространства.
Если верить слухам, он никогда не покидал пределов своего храма. В знак безграничной преданности Переландро — Богу милосердия, Покровителю всех сирых и беспризорных — священник тринадцать лет назад приковал себя к стенам внутреннего святилища. Тогда же специальный лекарь по просьбе отца Цеппа ослепил его на глазах у изумленной толпы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
