Чтобы провести подобную реорганизацию в наркобизнесе и взять все под свой контроль Богданов решил опереться на опыт и влияние Грибова, вольного московского юриста, человека волевого и деятельного.
Владимир Семенович Грибов не занимал государственных должностей, не работал в коммерческих структурах. Он жил для себя, хотя такой образ жизни требовал немалых денег.
И они у Грибова были. Причем деньги очень большие.
Богданов хорошо представлял объемы тайных валютных потоков, догадывался, что один из их рукавов вливается в банковские счета Грибова. По достаточно обоснованным предположениям Богданов считал Грибова одной из ключевых фигур российской наркомафии, однако доказать этого не имел ровно никаких возможностей.
Грибов жил в престижном доме московского муниципального округа Аэропорт. Дом строился для высокопоставленных чиновников ЦК КПСС, но в один присест ставшие никем, партийные функционеры стали продавать свои квартиры. Грибов откупил себе сразу целую секцию на седьмом этаже, провел в квартире евроремонт и поселился там с женой и домработницей.
Попытка прищучить Грибова по линии налоговой службы не удалась. Грибов регулярно подавал налоговые декларации, указывал что получает доход в виде гонораров за чтение лекций и проведение частных консультаций. Было ясно, что это достаточно примитивная уловка, предпринимаемая с целью скрыть источники заработка, но поставить вопрос именно так никто не рискнул. Когда начальник налоговой инспекции лично пытался выяснить за какие-такие лекции можно огребать миллионы рублей, Грибов спокойно послал его подальше.
— Вы читали декларацию о доходах косноязычного трепача Горбачева? А вице-премьеров господ Чубайса и Немцова? Тогда объясните мне, почему у вас не вызывает сомнения их честность, когда видно, что чтение лекций их основная работа, а должности в правительстве служат для побочного заработка?
Аргументов для опровержения этого тезиса у налогового чиновника не нашлось.
По проверенным сведениям, Грибов окончил военный институт иностранных военных языков, работал переводчиком в Сирии, но его военная карьера рухнула в самом начале.
Молодой лейтенант, кандидат в мастера спорта по каратэ и пулевой стрельбе, находясь в отпуске в Москве, сбил машиной пьяного пешехода.
Грибов был трезв, пешеход еле держался на ногах. Грибов соблюдал правила движения, пешеход не соблюдал: он побежал через улицу вне зоны пешеходного перехода. Но Грибов был никем, а пешеход — оказался зятем высокопоставленного московского чиновника.
Итогом неравной схватки между справедливостью и властью стал приговор суда.
Грибова на три года запаяли в исправительно-трудовую колонию общего режима. Отсидел он всего полтора. После отсидки поступил в заочный юридический институт и с блеском его окончил.
Знакомства и связи, которые Грибов обрел в зоне, обеспечили ему адвокатскую практику. Он знал наизусть более полутора сотен названий воровских специальностей, принятых в блатном мире, мог назвать свыше сотни наименований наркотических веществ, используемых при разговорах на фене. Он в равной мере чувствовал себя своим на воровской сходке и на званом великосветском приеме.
Кстати, сам Богданов познакомился с Грибовым в Московском киноцентре на одной из артистических тусовок, которые так любят работники всех видов искусств, проститутки и гомосексуалисты.
Богданова сразу поразила острота суждений Грибова по всем вопросам, которых они коснулись, и независимость его поведения.
Грибов никогда ни о чем не просил Богданова, не навязывал ему своего общества, но когда полковник попросил о встрече, тот немедленно согласился на неё и обещал приехать в Ширяево, хотя Богданов предупредил, что оно расположено на куличках у черта.
Они встретились на лесной дороге.
Грибов шел сняв пиджак и нес его по-деревенски — перекинув через плечо. Он издали увидел Боданова и вскинул руку в приветствии.
— Не ожидал! — Чувствовалось, что удовольствие Грибова искреннее. — Спасибо. Это по-товарищески, хотя я и сам бы дошел.
Они обменялись рукопожатием.
— Спасибо должен сказать я. — Богданов отпустил руку гостя. — Ты приехал, даже не поинтересовавшись, зачем тебя пригласили.
Грибов наподдал ногой еловую шишку, лежавшую на дороге. Та с шорохом улетела в кусты.
— Хорошо тут у вас. Главное — не заплевано.
— Не любопытно?
Грибов остановился возле орешника, нагнул длинную ветку, сорвал корзиночку с молодым орешком. Посмотрел, потер пальцами.
— Не созрел. — С сожалением отбросил. — Но если ты пригласил, сам обо всем и скажешь. Разве не так? Значит подождем — я терпеливый.
Теперь Богданов ударил своей палкой по шишке, запулил её далеко вперед по дороге.
— Это я знаю.
— И многое обо мне выяснил?
— Многое, но далеко не все.
— Держишь меня под колпаком?
— Тьфу! — Богданов недовольно поморщился. — И была нужда тебе, профессионалу, пользоваться такими выражениями…
— Хорошо. Вы меня ведете? Или давай так: я в оперативной разработке?
— Нет, Владимир Семенович, можешь не беспокоиться. Просто я интересовался тобой как своим знакомым.
— Интересно, что же ты обнаружил?
— Мне показалось — у нас много общего.
Грибов довольно усмехнулся.
— Ты знаешь, у меня создалось такое же мнение.
— Ты меня вел?
— Нет, просто интересовался как старым знакомым.
— И много обо мне Турчак рассказал?
— Кто это?
В искренность удивления Грибова не поверить было нельзя.
— Майор Турчак. Офицер из моего управления.
— Не знаю его. А теперь, какая у нас программа? Я привык знать подобные мелочи наперед.
— Сейчас мы идем прямо к деревне, там свернем немного в сторону. На берегу Проньки мой приятель — дед Есипов уже приготовил ушицу. Посидим у костерка. С дороги можно принять. Будет желание — поговорим о деле. Нет — просто отдохнем. Дело, как говорят, не веревка, и постоять может…
Место, которое выбрал для отдыха Богданов, располагало всем набором природной красоты средне-русской равнины. Лента реки сверкала литым серебром. Она причудливо извивалась среди зеленых берегов и уходила в темень дальних лесов.
Под купой ольховых деревьев на взгорке рядом с чистым родником, из которого вытекал животворный ключ, был расстелен легкий шерстяной ковер. Рядом дымился костер, над которым на палке, перекинутой через рогульки, висел объемистый закопченный чугунный котел. Парок, вившийся над варевом, пах ароматом свежей рыбы.
Пришедших встретил сухощавый старик с лицом до бронзового каления обогретый солнцем. Он склонил голову в быстром и легком поклоне.
— Здравствуйте, люди добрые…
Было ясно — ни товарищами, ни господами старик называть их не хотел.
— Все, Иван Саввич, вы можете быть свободным. — Богданов бросил на траву свой посох. — Мы уж тут разберемся сами.
— Не, Богданыч, — старик заупрямился, — ты меня ещё чуток потерпишь. Есипов с поста не уйдет, пока хлебово не будет готово. Вы же наварите хрен знает что, потом будете меня упрекать.
Богданов понял — придется подождать. Славой лучшего специалиста по ухе Есипов дорожил не меньше, чем медалью «За отвагу», которую получил в сорок четвертом году на фронте, и это следовало учитывать.
— Хорошо, тогда давайте пропустим по маленькой. Для адаптации…
— А что, — охотно согласился старик, — по-маленькой можно…
Дед Иван Саввич Есипов с давних фронтовых лет выдерживал тело в спирту и был склонен к высокой философии. В восемьдесят, опрокинув заветную четвертушку беленькой — теперь по его выслуге лет и личным потребностям для среднего обалдения этой нормы хватало — дед ударялся в рассуждения «за политику». Насчет человеческого предназначения и ценности у него существовала своя теория. Он делил мужиков на две категории — на «мозги» и «яйца». Сто раз слышал эту теорию Богданов, но Грибову она показалась в новинку и потому его заинтересовала.
«Каждому человеку, — рассуждал дед Есипов, — от природы масла дано в равной мере. А вот куды оно потекёт — это разложено надвое. У иных оно в голове закрепляется — это „мозги“. У других масло сливается вниз и обращается в семенной фонд. Они и есть „яйца“.
— А ты, дед, кто? — Грибов хитро улыбался.
— Я-то? — Дед себя ждать с ответом не заставил. — У меня внутрях спирт давно все масло изъел. Даже не угадаешь, к какому концу отношусь.
— А как думаешь, кто я? — Теперь Грибов решил проверить, насколько дед прав в своих теориях.
— Чо тут думать? Это сразу видно. Живешь ты телесным низом. Обуревает тебя охота. Значит, куда ни кинь — «яйцо»…
Они выпили ещё по рюмочке и вскоре проводили деда Есипова, который снял пробу с ухи и поднял вверх большой палец.
— Кто скажет — это не то, я с тем разуважаюсь. Можно и ещё что-то вкусное скундёпать, но лучше этой ухи — хрен вам, господа хорошие. Не бывает.
