— Христофоровой дома нет. — И вдруг, узнав Коваля, почему-то удивилась и, потеплев взглядом, произнесла: — Никак товарищ Коваль?
— Он самый, — улыбнулся полковник, в свою очередь вспомнив женщину, которая, по-видимому, знала все, что происходит в этом многонаселенном доме, и в свое время много рассказала ему о жизни Адель, хотя жила с ней на разных этажах. — Да и я вас узнал, — продолжал Коваль, не называя женщину по имени-отчеству, так как запамятовал и не хотел в этом признаться.
— Милости просим, — старуха шире открыла дверь, поправляя на себе теплый вязаный платок. — Только у нас вроде никаких происшествий нет. Все спокойно. Люди живут хорошие. Все старые жильцы, отставники да пенсионеры. Некоторые получили квартиры и переехали, а новеньких почти нет.
— Никаких происшествий, — успокоил ее Коваль, проходя в длинный коридор, с одной стороны которого шли рядком четыре двери. — Мне нужна Христофорова.
— Да, да, — поспешила с ответом старуха. — Так вы к ней? Понятно. — Что «понятно» ни старуха, ни Коваль не могли бы объяснить. — А ее нет дома. Она частенько уезжает. Обычно в Одессу. Фигаро тут, Фигаро там. То тут, то в Одессе… Но сейчас, кажется, во Львов собиралась… Да заходите, пожалуйста, чего мы в коридоре застряли… Не смею спрашивать, какое дело к ней… Может, я чем помогу… Конечно, милиция без дела не ходит.
— Надолго она уехала?
— Если в Одессу, то на два-три дня исчезает, редко на недельку. Дочка у нее там, в институте учится… А зачем во Львов и когда вернется — не знаю.
— Я ей повестку выпишу. Как приедет — тотчас передадите.
— Обязательно! Я ведь теперь на пенсии, все время дома. Когда вы у нас были в прошлый раз — сколько лет, а будто вчера! — я еще работала…
Коваль не забыл, как энергичная, словоохотливая женщина старалась помочь ему разобраться с трагическими событиями в их доме.
— Кажется, — вдруг продолжила она, — вас поздравить можно, вы тогда, помнится, подполковником были. Так, бог даст, и до генерала дослужитесь.
— Вряд ли, — улыбнулся Коваль. — Бог не даст. У меня с ним сложные отношения. Да и пора об отдыхе подумать.
— Да, время, время, — грустно покачала головой старуха, открывая перед Ковалем дверь в свою комнату. — Я ничего не спрашиваю про Келю, — повторила она, хотя любопытство ее распирало. — Садитесь, пожалуйста, — предложила полковнику стул. — Меня это не касается. Но женщина она, скажу вам, приличная, труженица. Я в людях разбираюсь… Не то что мой второй сосед, парень вроде образованный, а шалый какой-то. Сейчас уехал в отпуск, так тишина, одно удовольствие…
В этом старом доме когда-то большие четырехкомнатные квартиры с просторной кухней и черной лестницей были после войны разгорожены и каждая комната получила свою дверь в коридор и своего хозяина. Это давало возможность селить в одной квартире по нескольку семей.
Как узнал Коваль, Христофорова сначала жила в одной комнате, но потом, когда выехала жилица, занимавшая комнатку рядом, сумела добиться разрешения присоединить и вторую. Теперь во всей этой большой квартире жили трое: портниха, молодой зубной врач и старуха, которая сидела сейчас напротив полковника и рассказывала новости их дома.
Коваль напрягал намять, пытаясь вспомнить имя, отчество этой женщины. В уме он называл ее «старухой», хотя это не совсем справедливо, потому что она была еще не по возрасту бодра и энергична.
Склероз, склероз! В последнее время Дмитрий Иванович со все большей тревогой замечал у себя признаки надвигающейся старости. Появившаяся одышка при беге во время физических тренировок, усталость в когда-то железных мышцах не так пугали его, как случаи, когда не мог вспомнить нужную цифру, имя человека или еще что-нибудь. Он считал, что для сыщика цепкая намять, помогавшая установить ассоциации, логически выстроить мысли, важнее, нежели крепкие бицепсы. Стал тайком от Ружены пить йодные препараты, укреплявшие намять, брал толстенную телефонную книгу и, тренируя память, запоминал десятки номеров, как школьник пересказывал по памяти отрывки художественных произведений, хотя и не был уверен, даст ли все это результаты.
Непонятно, в связи с чем он подумал сейчас о Наташе, которая на школьных вечерах часто декламировала стихи, и как он гордился этим. Судьба дочери всегда волновала его. Конечно, Наталка еще не переросток, но если и дальше будет свысока относиться к молодым людям, то рискует остаться старой девой. И вдруг Коваль испугался: «А может, я не все знаю о ее жизни, в последнее время она как-то отстранилась».
Вспоминая о своих домашних проблемах, Дмитрий Иванович, однако, не забывал о деле, приведшем его в этот старый дом. По профессиональной привычке он механически, опуская ненужные подробности, вылавливал из болтовни старухи сведения, которые его интересовали.
— А кроме заказчиц, — спрашивал Коваль, — кто к ней приходит? Молодые люди бывают?
— Редко. Как зовут — не знаю, слышала, как Келя называла «паном» одного. Очень удивилась: «Пан»! Но и такая фамилия может быть, верно?
Полковник теперь не жалел, что задержался у словоохотливой старухи. Имя или кличка «пан» записаны в книжке Антона Журавля.
— Верно, может быть, — согласился Коваль. — А что вы о нем еще знаете, об этом «пане»?
— Ничего, — покачала головой собеседница. — Да и видела его разок или два.
— Какой он собой? Блондин, высокий? — Дмитрий Иванович подумал, может, это сам Журавель был.
— Высокий, но не блондин. А наоборот, чернявый… Я его не очень разглядывала. В коридоре при нашей лампочке вряд ли что увидишь. Вот только когда дверь на площадку откроешь… Ему раз и открывала-то…
Коваль согласно кивнул. Он еще в прежние посещения обратил внимание, что на просторных площадках верхних этажей светлее, чем внизу. Сверху, через большую стеклянную часть крыши в этом не стандартной постройки доме лился дневной свет.
— Одним словом, — закончила старуха, — обычный молодой человек…
Женщина, очевидно, говорила правду, и Коваль удовлетворился ее ответом. Да, этот «пан», как и другие посетители Христофоровой, да и сама портниха, вряд ли могли стать «ниточкой» к происшествию в доме Журавля.
— Ну а тот жилец, у которого жена-актриса утонула в ванне? — поинтересовался он между прочим. — Как он? К Христофоровой не заходит?
— Да нет! — воскликнула женщина. — Исчез. Разве вы не знаете? Примерно через полгода собрал вещи — у бедняжки Адели добра много было — кое-что продал, квартиру сдал и куда-то уехал. Вроде бы на Север. Ох, товарищ полковник. Нечисто было дело. До сих пор душа болит, как вспомню. Адель очень жалко! — вздохнула рассказчица. — Какая красавица была, добрая!.. Он мне сразу не понравился, этот ее молодой муж, хотя мало сталкивалась, все-таки разные этажи… Уж слишком на людях любовь показывал. Так вился вокруг нее, как птичка у гнезда! А ваша милиция не разобралась, утонула ли Аделечка или он сам утопил.
Коваль подумал, что люди редко ошибаются в своих догадках, хотя объяснить их, а тем более доказать не в состоянии. И не только соседи, наблюдавшие жизнь этой пары, и он тогда не был свободен от подозрений в отношении мужа Адель. Но обвинять без доказательств — хуже, чем упустить виновного…
Дмитрию Ивановичу не удалось в этот день встретиться с Христофоровой, но в конечном счете он остался доволен посещением старого дома.
5
Женщина вошла в кабинет Коваля стремительно. Громко, еще от двери, поздоровалась и, уверенными шагами подступив к столу, решительно положила на него повестку с паспортом.
Полковник, не поднимая головы, по звуку шагов определил, что посетительница — человек уверенный в себе, какими обычно бывают люди, считающие, что успех в жизни им предначертан и фортуна никогда не изменит своего доброго отношения к ним.
Коваль не ошибся. Перед ним стояла женщина лет тридцати пяти — тридцати шести в элегантном зимнем пальто с узеньким норковым воротничком и в такой же темной меховой шапочке, из-под которой выбивались пряди светлых, подкрашенных в легкий фиолет, волос. На скуластеньком, ухоженном лице посетительницы с неправильными, но тем не менее приятными чертами отражалось не волнение, которое обычно присуще людям, вызванным повесткой в милицию, а уверенность, что ее потревожили понапрасну. В зеленоватых глазах женщины гнездилось возмущение: мол, что случилось, зачем я нужна?!
Дмитрий Иванович уважал энергичных, самостоятельных женщин, когда их уверенность рождалась из понимания своей полезности и необходимости обществу, когда женщина стояла на ногах благодаря самой себе: своему труду или исполняла святой, вечный долг женщины-матери, дающей жизнь роду человеческому.
Правда, излишняя самоуверенность осложняет отношения даже с близкими людьми, подумалось Ковалю. Куда уж больше самостоятельности, чем у его Ружены, которая хотя и любит, но держится как киплинговская кошка, что ходила сама по себе. Это его раздражает, вносит разлад в их семью. Особенно когда Ружена неожиданно уезжает в экспедицию, не считаясь с тем, что после длительных служебных командировок общество жены так необходимо ему и, как он надеялся, и ей. Да и Наталка, еще ничего не сделав в жизни, уже выработала в себе усиленную молодежным максимализмом уверенность в своем нраве на независимость. Но что поделаешь! У Наталки все впереди, а что касается Ружены, то иного ему и не следовало ожидать. Человек многоопытный, он, женясь, должен был понимать, что женщина, которая привыкла быть самостоятельной, не сможет стать приложением к мужу. В их возрасте, когда каждый в течение жизни выработал свои привычки и взгляды, это исключено… Эй, эй, он, кажется, становится старым ворчуном! Кто знает, уважал бы он так Ружену, если бы она была лишь нежной хранительницей домашнего очага!
