— Ага. Увидимся.
— Будь.
Если сдать бутылки, выскрести все из карманов и занять у Пашки, хватит на такси до вокзала. Где еще? Можно взять в банке ссуду под залог. Квартира в качестве залога вполне сгодится. Только Вадим не самый круглый дурак и про кренделя, связанные с такими вот залоговыми сделками, уже наслышан. А ведь - дурак! Вот же они деньги: сдать жилье на полгода. Великий аналитик, блин. Мог бы раньше сообразить.
С антресолей на пол полетели манатки. Куда только похмельная слабость девалась. Это с собой, это выбросить, это пусть лежит. Это - опять с собой. Это снова с собой…
Телефон разорвался новой серией междугородних воплей. Скорее всего мать.
Вадим выбрался из вороха барахла, на четвереньках прошел к аппарату, чуть выждал и снял трубку:
— Слушаю.
Оказалось - опять Гасан:
— Я забыл сказать, женщины там будут.
— Ну, брат! Ну, спасибо.
— Давай. Увидимся.
В трубке запиликал отбой.
Они поставили на Цыце хачкар пять лет назад. Поставят и часовню. Не иначе американский родственник, о котором так много говорили в армянском сельце в последние годы, раздарился траншем. Или сами собрали? Наверное, всетаки, американец. Зачем иначе в зиму начинать стройку, да еще чужих набирать? Денег прислал и с американским похабным прагматизмом определил, когда ему удобнее приехать, чтобы уже готово было.
А не все ли тебе, бывший МНС, равно кто дал и что назначил? Тебя зовут.
Жизнь продолжается.
Глава 2
Черный, толстый, весь лоснящийся Мумба стучал в барабан. Капур дергал струны цитры. Мусса, кося левым глазом к носу, дудел в глиняную флейту.
На дощатом пятачке двое танцевали, каждый - свой танец. Один, кучерявый и носатый, подхватив себя под мышки большими пальцами, выбрасывал вверх ноги. Другой, бросив под ноги шапку, стучал по ней, уже превратившейся в блин, подошвами сапог.
Эх! Жарь, братва. Однова живем! Мелодия подбрасывала, заставляла топать, сидящих за столами в зале. В воде залива плясали отражения веселых, разноцветных огоньков. Безветренно. Веселись!
Только не сегодня. Сарко мигнул музыкантам. Те вразнобой остановились.
Танцоры по инерции сделали еще несколько па и тоже замерли. Но скандалить, требовать продолжения, никто не стал. Носатый бочком двинулся к своему столику. Тот, который топтал шапку, тупо глянул себе под ноги - что это там?
Дошло не сразу. Он поднял головной убор и, двинув кулаком в середину, превратил его в кривой колпак, однако, надевать на голову не стал; пьяно примерился, и аккуратно поставил на лавку между Капуром и Муссой.
— Иди к нам, - позвали из глубины зала. Он смутно, пусто, глянул в ту сторону, пошатнулся, но пошел, однако, пройдя несколько шагов, остановился.
Мощные узловатые руки свесились до колен, спина сгорбилась, задрожали плечи.
Человек заплакал.
Окружающие молча смотрели на черное мужское горе. На месте Ивана мог оказаться любой. А кто уже и побывал, избыл горе и забыл, или не забыл.
Единственная дочь Ивана, которую он растил один, без матери, вытащила жребий.
Каждое поселение раз в три года поставляла ко двору своего Высокого
Господина жертву. Село побольше, так до пять девушек, бывало, отправляли.
Маленькая деревушка, та, и одной откупиться могла.
В нонешние-то времена оно еще ничего. А в тотошние-то - ого-го! Каждый год в конце лета над деревнями вой поднимался. Сто лет всего как послабление вышло. А с ним и запрет: до восемнадцати лет девушек замуж не отдавать, и чтобы девственность пуще глаза блюли. Конечно, если кривая или хромая - совсем другое дело. Любись с кем хочешь, замуж хоть с пеленок ступай. Высокий
Господин на такую и не взглянет. Но если не повезло, родится красивой, изволь до восемнадцати сидеть в девках. Некоторым везло, проскакивали в чистое двухлетие. Другим, таким как Светланка - нет. Даже из пятерых одну отдать, как кусок собственной плоти отсечь и кинуть поганому псу. А если одна? Если единственная кровиночка, если берег и лелеял, если почитал смыслом всей жизни? А кровиночку вырвали из рук и отдали чудовищу.
Такое горе не заговоришь, не зальешь. Перебедуешь, жив останешься, может, и потопчешь еще землю. Только обчество в большинстве своем сильно сомневалось. Жену Ивана унес дракон, подхватил прямо на улице и утащил.
Такие-то, бывало, и возвращались. Редко, конечно. До человеческого жилья их, понятное дело, не допускали. Мало ли чего принесет в людское селище драконья подстилка. Такие селились отдельно, либо уходили в Город, промышлять по улицам поруганным телом.
Иван ждал, твердо зная, если Маша вернется, примет ее, что б там с ней ни делали. Если обчество не потерпит среди себя, опозоренную семью, они уйдут, будут жить на отшибе. Лишь бы вместе. Да вот хоть как Саркел - на берегу моря.
Маша не вернулась. Ни весточки, ни словечка. А теперь в те же поганые лапы уходила Светланка.
Никто не утешал, никто больше не окликал, не звал к себе. Иван, шатаясь, слепо, побрел между столами. Дотянул до двери. Канул.
С его исчезновением будто невидимый и неслышимый вздох облегчения прошел по комнате. Зашевелились. Беспамятный Капур потянул струну цитры.
Тренькнуло. Зашелестели разговоры.
Один Сарко, как сидел сгорбившись за стойкой, так и не пошевелился. Надо бы обойти зал, посмотреть, все ли у гостей в достатке. Хороший хозяин на месте сидеть не будет.
Не мог. Старое горе придавило неподъемной глыбой. Его дочерей жребий обошел. Не плакала Ашхен, не шила белого платья. Сарко сам своими руками отдал девочку дракону. Откупился от всего их поганого племени кровью, сохранил семью и себя, капитал умножил. И вот сидит, не может пошевелиться. Не может даже в глаза людям посмотреть. Кажется, любой глянет - поймет, проникнет в страшную тайну Саркелова благополучия.
Из вязкой черной тоски, что не давала подняться, выдернул крик. Сарко, наконец, посмотрел в зал. На дощатый помост вывалился Юрген. Реденькие седые волосенки прилипли ко лбу. Лицо серое от щетины. Светлые навыкате глаза подернуты всегдашней слезой. Рубаху то ли расстегнул, то ли рванул от ворота к подолу. В прореху блестит жирная волосатая грудь..
— Врут они! - непонятно заорал, затопал ногами в доски настила. - Врут!
Правильно люди их к себе обратно не пускают. Опоганилась - сдохни!
До Сарко не в раз дошло. Вспомнил: у Юргена жребий пал на среднюю дочь.
Давно еще. Повыли, поплакали, сшили белое платье и отдали. Однако жизнь, она жизнь и есть - стало забываться. А недавно прохожий человек донес: якобы видел
Илонку в окрестностях Города. Будто живет там в домике, никого к себе не допускает, но сама нет-нет нос за порог высунет. И еще, будто родила Илонка от
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
