людей, которые светятся изнутри добротой и мягкостью. Такие люди всегда располагают к себе любого, будь то маленький ребенок или зловредный старикан – все сразу радуются её присутствию. Думаю, это потому что её доброта не наигранна, а исходит из глубины её чистого сердца. Позитивное влияние Марты распространилось даже на Стефана: в её присутствии тот немного оттаивал. Во времена инквизиции он, наверное, даже бы слегка прослезился, сжигая Марту на костре. Но, слава христианскому Богу, наша добрая медсестра имела довольно пышные формы и никак не могла летать на метле грузоподъемностью в пятьдесят килограмм2. Ранимая натура Стефана была бы спасена от мотивационного конфликта в те суровые средневековые времена.
Итак, мы расселись по предназначенным местам, сгусток доброты в виде Марты покинул нашу палату, и повисла длинная пауза.
– С чего начать? – наконец спросил я.
– Начни с описания обстановки, предшествующей появлению странных ощущений, – предложил Стефан.
Во мне ещё бурлили эмоции, вызванные внезапным возвращением памяти, и, при всей моей замкнутости, желание высказаться было сильным как никогда. Ко всему прочему, я был под защитой врачебной этики, что придавало мне вдохновения.
– Хорошо, пусть будет так.
(2) Находка
В то время я оканчивал седьмой семестр в медицинском институте и был полностью поглощён учёбой. Хоть моей специализацией и была стоматология, но гигиенические и экологические дисциплины мне тоже очень нравились, даже курс истории медицины, начавшийся в седьмом семестре, пришелся по душе. Другими словами, я был по уши в учебе, получал стипендию и считался одним из лучших студентов на потоке. И в самый разгар учебного сезона я узнал, что моя девушка, Лиза, в больнице, у нее что-то с почками.
Лиза жила там же, где и моя семья. Мы были вместе уже четыре года, познакомившись на празднике нашего города, и, как оказалось позже, учились в ста метрах друг от друга вдали от дома. Только она изучала социологию, а я – медицину. Студенческие годы мы провели вместе, но она закончила обучение в этом году и вернулась к родителям, а я продолжал учебу, оставшись на расстоянии больше трех сотен километров от нее.
Болезнь Лизы заставила меня выкроить пару деньков и приехать домой к родителям. Там меня всегда ждало гостевое крыло первого этажа дома, и я мог приезжать и уезжать в любой момент. После поступления в медицинский институт сестра Бекки сразу же оккупировала мою детскую комнату и сделала из нее мастерскую для своих художественных нужд, а я перешёл в разряд желанных гостей.
Так вот, в тот день я приехал домой и, немного отдохнув и пообедав с родителями, договорился о встрече с Лизой в парке, неподалеку от её дома. Погода стояла отличная, осень ещё не вступила в свои права, хотя её присутствие уже во всем угадывалось. До парка было минут тридцать ходьбы, и я решил пройтись туда пешком по знакомым с детства местам. Бодро шагал, рассматривая ровно стриженые кусты и газоны моего района, рассматривал знакомые дома наших соседей, пытаясь найти в них перемены, и наслаждался прелестью теплой осени. Ни машин, ни людей на улицах практически не было, в рабочее время здесь можно было увидеть только мам за рулем забитых детьми минивэнов и пенсионеров, идущих до ближайшего магазина.
До парка я дошел быстрее, чем планировалось, ко всему прочему, вышел я с небольшим запасом, и теперь до назначенного с Лизой времени оставалось чуть более пятнадцати минут. Парк был почти пуст, не считая пожилой пары, сидевшей неподалеку на лавочке, команды школьниц, с неимоверным визгом игравших в волейбол на парковой площадке, и важно похаживающих ворон; больше в огромном парке никого не было. Я, медленно шагая, сделал пару кругов по аллейкам, рассматривая то пожилых людей, то девочек, то ворон. На меня никто не обращал внимания. Девочки были так увлечены игрой, что проедься я рядом верхом на лихом слоне, они бы даже не обратили на это внимания. Пожилая пара была тоже занята поглощением последних солнечных лучей уходящего года, а вот вороны стали на меня обеспокоенно поглядывать. Очень важные, черные как смоль с отливом, они недоверчиво косились в мою сторону и сразу же пытались скрыться из виду, как только я останавливал на них взгляд. Умные старые птицы с массивными клювами и ухоженными перьями. Они, должно быть, помнят свой парк с тех времен, когда деревья в нем были ещё маленькими, а меня и в проекте не было. Забавно, но я читал, что каждая ворона, заготавливая на зиму заначки с едой, помнит более двухсот мест, куда спрятала пищу, и безошибочно находит каждое, когда приходит время. Дай любому человеку двести конфет, попроси спрятать по городу, а потом найти их через два три месяца – справились бы немногие. Задача под силу единицам.
И, по правде говоря, мой интерес к воронам в тот момент был очень прост и корыстен, не зря они настораживались, ловя мой взгляд. Я высматривал, не потеряла ли одна из них перо, так как трофейное перышко вороны мне бы не помешало. Это дурацкое увлечение началось очень давно, когда я был ещё ребенком. Бекки тогда было около четырех лет, и она вошла в период, когда всё лежащее на земле, блестящее, цветное или странного вида, нужно было подобрать. Причем делалось это с восторженными возгласами.
– Ух ты, смотри, что я нашла! – сразу же говорила она, и показывала мне какую-нибудь запыленную ерунду вроде пластмассового колечка от пластиковой бутылки или камешка. Я же её обзывал «подберухой-мухой».
– Сам ты подберуха-муха! – отвечала она мне звонким писклявым голоском, и, радуясь своей беззубой улыбкой, хвасталась новой находкой.
Родители ей настойчиво объясняли, что все, подходящее под описание мусора, поднимать нельзя, этим делом должны заниматься дворники. А если Бекки хочет найти что-то интересное, то предмет должен быть листочком, камешком или семечкой какого-то растения – иными словами, тем, что создала природа, а не человек. Так все и поступали. Если я, отец или сама Бекки находили что-то интересное, то об этом сообщалось всем и подтверждалось восторженными, почти завистливыми возгласами остальных, кому не посчастливилось найти такую важную ценность. Так постепенно поиск валяющихся мелочей стал укоренившейся традицией, а особо ценные приобретения собирались в коробочку от конфет. Потом они перекочевали в папину коробку от туфель. Наконец последним вариантом сокровищницы, уже в старших классах школы, стал деревянный ящик от купленного папой заточного станка. Там было всё: и маньчжурский орех, и камешки всевозможных форм и цветов, и закругленные морским прибоем стеклышки – в общем, всё, что в силах перенести постоянное перекладывание с места на место детскими руками. Особую ценность для коллекции
