– Сестра. Она вышла из контакта, как раз когда ваши сухопутные поднимались на борт. Ей было только семнадцать, бен-Раби.
– Сожалею.
– Врете. Вы – телетех. И сожаление мне не поможет. Не поможет кормить ее каждый день. Она была вроде вас, бен-Раби. Была уверена, что справится, не хотела меня слушать. Ни один из них не хотел слушать. Даже контролеры, которым надо бы понимать. Они отправили ее назад в контакт после четырех часов отдыха.
Бен-Раби закрыл рот. Что он мог сказать? Его самого ввели в контакт во время битвы у Звездного Рубежа. Главная рубка контакта походила на палату тяжелораненых. Десятки телетехов отдали все, чтобы спасти «Данион».
Мойше никогда бы не оказался в рубке контакта, даже не знал бы о ее существовании, если бы во время боя контактеры не понесли таких жестоких потерь. В те дни он был всего лишь наземником, которому не следовало доверять, разоблаченным шпионом, от которого скрывали тайны сейнеров. Его допустили к контакту лишь потому, что он мог на миллиметр увеличить шансы «Даниона» на выживание.
Решение перейти к звездоловам Мойше принял сразу после битвы у Звездного Рубежа, почти в люке корабля, который должен был отвезти наземных контрактников назад на одну из планет Конфедерации.
Он медлил слишком долго. Половина его пожитков отправилась вместе с тем кораблем. Он так и не получил их назад. Команда корабля сильно поцапалась с таможней. Эти бюрократы озверели и хватали все, что не было привинчено к палубе.
Бен-Раби взял худую, холодную руку Эми.
– Как себя чувствуешь, дорогая? У тебя усталый вид. Сколько прошло времени?
Рука была так холодна… как у привидения. Как он влюбился в Эми?
Всегда он влюблялся в странных, невротичных и просто испорченных женщин. Алиса в Академии… Что она устроила ему при расставании! Сангарийка Мария, как вампир высосавшая его между двумя последними заданиями…
– Теперь, когда я знаю, что ты в порядке, со мной тоже все будет хорошо, Мойше, пожалуйста, будь осторожнее.
Эми казалась необычно отстраненной. Бен-Раби взглянул на нее, на Мауса и снова на нее. Новые проблемы с Маусом? Ее неприязнь к его другу недавно весьма усилилась.
Маус почти все время молчал. С ним была его неизменная шахматная доска, но он не стал предлагать партию. Его останавливало присутствие Эми. Шахматы были его великой страстью, соперничающей даже со страстью соблазнять подряд всех красивых женщин.
– Эй, Маус! Как ты думаешь, чем сейчас занимается Макс?
Единственный способ втянуть друга в разговор, который пришел в голову Мойше, – это вспомнить кого-нибудь из общих знакомых, кого они знали до прихода к сейнерам.
– Наверное, богатеет и гадает, почему мы больше не заглядываем в ее лавочку. Не думаю, что Бэкхарт дал себе труд сообщить ей наш новый адрес.
– Ага, – рассмеялся бен-Раби. – До него уже дошли новости, как ты думаешь? Ну, или дойдут со дня на день. У него пена изо рта повалит! Макс была нашей приятельницей на Луне Командной, – объяснил он Эми. – Она держала магазинчик марок.
– Лучший магазинчик для коллекционеров на всей Луне, – добавил Маус.
Эми не ответила. Она просто не могла понять, зачем эти двое собирали маленькие кусочки бумаги столетней давности, к которым следовало относиться как к драгоценностям.
И не только марки. Кажется, эти двое собирали все подряд. Монеты. Марки. Прочее старое барахло. У Мауса вся каюта была завалена коваными треножниками ручной работы и прочими ископаемыми железками. Единственной коллекцией, которая нравилась Эми, была коллекция бабочек. У Мауса на стене висела большая рама экзотических экземпляров. Они были невероятно прекрасны.
Корабли сейнеров были экологически стерильны. Только в зоопарках содержалась негуманоидная жизнь, и это были большие, широко известные млекопитающие.
У Эми не было хобби. Для отдыха она читала. Эту привычку она переняла от матери.
А Маус даже прилично играл на кларнете – старинном деревянном духовом инструменте, который редко где можно было видеть. Он говорил, что играть научился у отца.
– А как будет с Гретой? – спросил Маус. – Ты думаешь, департамент о ней позаботится?
От этого имени Эми подпрыгнула на месте.
– Ты никогда не рассказывал мне ни о какой Грете, Мойше.
– Это было в другой жизни.
Они были любовниками, но знали друг друга очень мало. Бен-Раби не любил ворошить чужое прошлое – ему оно всегда представлялось мешком со змеями, из которого еще неизвестно что выползет. Всегда можно было наткнуться на гадюку. У каждого человека свои темные тайны.
Но на вопрос Эми он все же ответил:
– Я уже говорил тебе. Это девочка, которую я встретил, когда последний раз был на Старой Земле. Последний раз, когда навещал мать. Она хотела выбраться с планеты. Друзья не отпускали ее. Я ей помог. А кончил тем, что стал ее спонсором.
– Он был ей вроде приемного отца, – пояснил Маус.
– Наверное, теперь ей уже восемнадцать. Я не думал о ее возрасте. Зря ты ее вспомнил, Маус. Я теперь расстроился.
– Ну, брось ты. Макс за ней присмотрит.
– Наверное. Но это не правильно. Нельзя сваливать это на кого-то другого. Как ты думаешь, Эми, я смогу время от времени посылать ей весточку? Просто сказать, что я жив-здоров и все еще помню о ней. Я согласен, чтобы письма писали ты или Ярл. Можете даже пропустить их через компьютер-дешифратор и убедиться, что там нет ничего предосудительного.
– Это просто ребенок? – спросила Эми.
– Ага. Она здорово напоминала мне меня самого в юности, когда я только что выбрался со Старой – Земли. Совершенно потерянный. Я думал, что, если я ей буду помогать, будет лучше. А потом я вроде сбежал, когда Бюро послало нас сюда. Я сказал ей, что вернусь через пару месяцев. А уже прошло почти четырнадцать.
– Я попрошу Ярла. Иногда он разрешает отправлять письма. У некоторых из нас есть родственники в Конфедерации. Но письма идут медленно.
– Это не важно. Эми, ты золото. Я тебя люблю.
– Ну, если вы начинаете нежничать, – сказал Маус, поднимаясь со стула, – то я лучше пойду. Начинаются гражданские занятия. Ну и чепуха. Представь: я, Эмили Хопкинс и этот фашиствующий болван-преподаватель… Может, меня снова ранят в руку. Тогда я смогу вернуться сюда и пропущу парочку уроков. Веди себя хорошо. Слушайся милую даму доктора, или я сверну тебе шею.
И он исчез, пока Мойше не начал свое занудное «Спасибо, что навестил».
– Ты на удивление неразговорчива сегодня, дорогая, – проговорил бен-Раби спустя какое-то время. Возможно, если бы здесь не было врача…
– Я просто устала. Мы все еще стоим двойные вахты, и нам едва удается прикрыть все посты. На Верфях придется застрять надолго – если «Данион» не развалится на части по дороге. Если акулы не разнесут нас к чертовой матери.
– Ты уже в сотый раз упоминаешь эти Верфи и не хочешь мне о них ничего рассказать. Ты мне все еще недостаточно доверяешь?
– Это именно верфи. Не больше и не меньше. Там мы строим и ремонтируем корабли. Мойше, раз тебе пока некуда спешить, расскажи мне лучше о себе.
– Что?
– Я встретила тебя в самый первый день, еще на Карсоне, когда ты только что подписал контракт. Мы прожили вместе несколько месяцев, и вдруг я узнаю, что у тебя есть дочь. Я о тебе почти ничего не знаю.
– Грета мне не дочь, дорогая. Я просто помог девочке, которая нуждалась в ком-то…
– А разве это не одно и то же?
– Юридически – да. На бумаге. Иначе у нас были бы проблемы на суде.
– Расскажи мне. Все.
Делать было нечего. Можно было только рассказывать, и он начал рассказ.
Женщина-врач, которая мелькала на заднем плане, подозрительно глянула на него и всем своим видом показала, что ему придется еще на какое-то время задержаться.
– Хорошо. Скажешь, когда станет скучно.
Мойше родился в Северной Америке на Старой Земле, от Кларенса Хардвея и Майры Мак-Кленнон. Отца он почти не знал. Его мать по причинам, которые до сих пор оставались для него загадкой, предпочла воспитать его дома, а не сдать на попечение в государственные ясли. Из живущих на пособие немногие сами воспитывали своих детей.
Его детские годы ничем не отличались от младенческих лет детей других безработных на домашнем воспитании. Мало надзора, мало любви, мало учебы. Он начал гонять с дворовой ватагой, когда ему еще восьми не было.
Ему было девять, когда он впервые увидел инопланетников. Выскочек – так их называли на Земле. Это были космонавты флота в отглаженной черной форме, пришедшие в город по каким-то своим, странным, внеземным делам.
Эта форма захватила его воображение. Она стала навязчивой идеей. Мальчик начал вытягивать разнообразные сведения о флотских из домашнего информационного терминала своей матери. Большую часть их он не мог понять из-за недостатка знаний. Он стал учиться самостоятельно, начав с нуля и постепенно добираясь до того, что ему так отчаянно хотелось знать.
