и тебя, привели. — Сказал женский голос.
Петру стало страшновато, не успел он что-то подумать и сказать, как перед ним уже стояла женская фигура.
У Петра случилось что-то с глазами, он не мог рассмотреть и понять, толи это старая бабушка, толи это девица — молодица, а может и статная женщина, лет средних. Перед глазами поплыло. Замелькали мошки, затанцевали тени.
— Боишься? Тоже верно, правильно, что боишься, значит, уважать будешь, а глупости в голове твоей места не будет. Пошли в хату. — Женщина повернулась и пошла вперед, Петр, осторожно вступая, последовал за ней.
— Ну и коса! — Безмолвно произнес парень.
И вправду, коса Евдокии была странная. Длиной почти до пят, туго заплетена, но в тоже время растрепана, а сами пряди волос, разных цветов, черные, рыжые, седые. Разве такое бывает? Петр протер рукой глаза, посмотрел еще раз на косу, все также. А может это от света тусклого или усталости так ему показалось, померещилось?
Вошли вовнутрь и тут все нутро Петра, наполнилось странными ощущениями, как будто кто-то, в саму его душеньку лез, глубоко пробирался, шарудел и выворачивал все как рубаху наизнанку. Но парень стойко держался.
Деревянная избушка, из цельных срубов. Снаружи неказистая, внутри добротная и просторная. Все чисто и аккуратно. Вышитые занавесочки, плетеные коврики, свечи да керосинка, ничего особенного, да вот красного кута нигде не было.
С потолка свисали вязанные в венички травы, на лавке возле входа, с правой стороны, большое ведро с ключевой водой. А рядом, котяро сидел, пялился на Петра. Да такой огромный котяро! Усища длиннющие, лапища как у собаки дворовой, а хвост, точно метла. Казалось, этим хвостом, котяро черный, ведро в один взмах, перевернет.
— Выйди Митрофан, не смущай гостя незванного да жданного. — Приказала женщина и, кот поспешно спрыгнув с лавки, удалился через дверь, которая сама приоткрылась, а потом также сама, за котом и закрылась. На прощанье, меховой, лишь одарил Петра, сочувствующим взглядом, зыркнув огромными зелеными глазищами.
— И ты Варвара, тоже. — Сказала кому-то женщина и Петр улышал раскатистое «каррр-каррр». Слева от него, на прялке, сидела ворона.
Птица расправила крылья и собралась было вылететь в распахнувшеюся форточку. Но Ведьма Евдокия, рукой остановила ее:
— А ну погодь, Варя, погодь. — Женщина повернулась к Петру. — Что там у тебя? В кармане?
— Вот. — Парень достал цепочку и протянул ее Ведьме.
— Не густо, но и не пусто. Вот Варьке на забаву! — Не успела договорить она, как ворона легко подхватила цепочку клювом и выпорхнула в форточку.
— Лучше б табаку хорошего принес. — Посетовала снова Ведьма и направилась к деревянному столику, а Петру рукой указала на стул. Тот послушно сел и примостил узелок на колени.
Ведьма Евдокия, взяла со стола маленькую серебрянную табакерочку, открыла, ловко зачерпнула ногтем табаку и засунула в ноздрю. Длинный, крючковатый нос с острой бородавкой, задергался. А через пару секунд, та смачно чихнула и расмеялась.
— А-а-а-апчхууууй! Аха-ха-ха-ха!
Петра словно ушатом холодной воды окатило. Смех был настолько необычный, как будто трое разом смеются и из них, одна девица, одна женщина и одна старуха.
— Ой, ой. Апчх! Ой! Не могу-у-у. — Хлюпая носом, запричитала Евдокия, а потом, успокоившись, сама себе приказала. — Ну, будет уж. Хорошего понемножку.
Петр следил за каждым движением Евдокии. Вела она себя странно. Прошлась по хате, взад и вперед, немного прихрамывая, что-то прошептала, а потом вплотную подошла к Петру, руки на голову ему положила. Через минуту, стала мрачнее тучи. Лицо ее как будто почернело, а рот злобный оскал приорел.
— Хм. — Произнесла она и кивнула на узелок.
Парень протянул его ей.
— Ты знал же к кому пришел? — Вдруг спросила Евдокия, очень строго.
Петр кивнул.
— Станислава-то, предупредила хоть, что дела по справедливости у меня вершатся и обратной дороги нет, и не будет? Что сделаю, никто мое дело не перебить, не переделать, не отменить не сможет! Нет такого Человека и такой Силы в наших краях, кто б супротив моей смог что-то! Знаешь?
— Да. — Ответил Петр.
— Жену любишь и для счатья ее никого не пожалеешь? — Пришурив черные глаза, хитро спросила Евдокия.
— Люблю! Мне ради Аленушки, ничего не жалко и за счатье наше постою!
— Так уж ничего? А может и никого? Ты парень точно меня понимаешь? — Вибрирующим, загробным голосом произнесла Ведьма.
По щеке Петра, покатилась слеза, оставляя мокрую дорожку.
— Ну и ладно. — Кивнула Евдокия. — Вступай себе. А как поедешь, в зеркало назад не смотри, пока из села нашего не выедешь. Понял?
— Как? — Вдруг удивился Петр. — Как уходить? А помочь же…
— А это уж не твоего ума дело. Помогу жене твоей, так и быть. И не рассказывай никому, что у меня был, а особенно, матери. — Сурово сказала Евдокия и показала указательным пальцем Петру на дверь. Дверь тут-же распахнулась сама по себе, как бы указывая посетителю, что «пора и честь знать».
Поклонившись в пояс Евдокии, поблагодарив за прием, да обещание помочь, Петр пошел к машине. По дороге, парня взглядом провели кот Мирофан да ворона Варвара.
Одно парень понять не мог, причем тут мать его? Почему ей рассказывать нельзя? Ну да, не любит она Аленку, ругает часто, попрекает иногда, но мать все же, родной человек.
Звуки ночьного леса сопровождали Петра. Где-то сойка пересмешница, где-то филин ухнет, то там — то тут дерево скрипнет, ветки зашумят, а далеко, из чащи, волчий вой послышится. Да знал Петр, что пугаться и оглядываться — нельзя!
Заведя машину и отъезжая от лесной окраины, все же, накатило на Петра необузданное желание обернуться или хотябы в зеркало взглянуть. Да помнил парень запретные слова Евдокии. Зажмурился, хотел было молитву прочесть, как над головой его птица, крыльями захлопала. Он глаза открыл, нет никакой птицы, а желание назад посмотреть или в зеркала, напрочь отпало.
Первым делом, заехал Петр к Станиславе, Аленку проведать. Той и вправду лучше стало. Хоть и слабенькая, бледная как стенка известкой выбеленая перед Пасхой, а улыбкой всеже мужа встретила. Легко на душе у парня стало. Отправился он домой, да сперва, машину отогнал к дому Клавы, любовницы Головы, благо та недалеко от дома Петра жила.
Дома, Алевтина, встретила сына не радостно. Лицо ее тряслось от злости и ненависти. Казалось, что даже сын ей родной противен был. Смотрела на него, как на предателя, а Петр не понимал, что случилось.
— Мамо, да шо з Вами?
— Ты тварь неблагодарная, что наделал? Где был? Мать себе места ненаходит, а тебе и дела нет.
Она набросилась на сына, схватила его
