– Сквозь огонь зениток мы прорвались к цели и начали пикировать на стоящие на земле самолеты противника. Кругом рвались бомбы и, как ленты, висели в воздухе очереди от трассирующих пуль. Единственный Ил-2 среди разрывов выбирал самостоятельно цели и расстреливал их. Завесой пыли, огня и дыма вскоре закрыло почти весь аэродром. И вот сквозь эту завесу вдруг прорывается взлетающий Хе-111, который сразу атаковал я с Семеновым, и то ли мы сбили его, то ли летчик струсил, но машина рухнула на дорогу и загорелась при ударе.
Сделано уже несколько заходов на цель, потеряна высота, а набрать ее на наших устаревших машинах было уже не так-то легко. А истребителей противника налетело с соседних аэродромов много и начался тяжелый бой. Здесь я понял, что «яки» Любимова уже связаны неравным боем и мы остались без прикрытия. Израсходован почти весь боезапас, следовательно, маневрируя, надо отходить на свою территорию. И мы отходили с боем. То там, то здесь были видны большие группы немецких истребителей и в меньшинстве огрызающиеся наши «бисы», «чайки» и «ишаки». Противник имел явное преимущество, но вот уже наша территории и я решаю оттягивать противника в сторону ближайшего армейского аэродрома. Вижу, там уже взлетают, начинаем более активные действия, но оружие уже не стреляет. Немцы, поняв это, еще больше увлекаются боем, не замечая того, что они попадают в ловушку.
И вот смотрю: атакуют наши истребители сверху, и сразу падают два немецких самолета, а остальные на полных газах стали уходить…
Так или иначе, но победа была одержана.
На ужин прибыли генерал Ермаченков и инспектор флота по технике пилотирования майор Наумов. Отмечали сегодняшнюю победу, хотелось верить, что она явится залогом будущих боевых успехов.
Ужин превратился в шумное веселье, а затем и в непринужденную беседу. Помянули добрым словом Женю Ларионова, не забыли улетевших на защиту осажденной Одессы.
В столовой стало многолюдно. Кто-то притащил баян, растянули меха. Грянули «Распрягайте, хлопцы, коней», потом спели «Любимый город». Филатову принесли гитару. Он слегка тронул струны и запел «Очи черные». Его мягкий приятный тенор заполнил все пространство, не оставив места ни другим звукам, ни шорохам.
В противоположном конце зала раздвинули столы, плясали под баян русскую, лезгинку, гопака. В стороне что-то обсуждали Минин и его новый ведомый Яша Макеев. Минин уверял: «Кончится война, куплю себе легковой автомобиль…» Пока летчики веселились, за столом генерала шел свой разговор. Ермаченков раздобрился, сказал, что для эскадрильи ничего не пожалеет.
– Ну, чего вам не хватает, говорите. Я не растерялся:
– Самолетов, товарищ генерал. Сегодня четыре повреждены, пока войдут в строй, летчики со скуки помрут…
– Самолетов? – переспросил Ермаченков. – А разве я вам не похвалился? Майор Наумов прилетел сюда специально для того, чтобы подарить вам свой новенький «ЯК».
Николай Александрович – добрейшая душа – удивленно раскрыл глаза.
– Товарищ генерал…
– Говорил, говорил! – убеждал его Ермаченков.
– Конечно, говорил, – согласился Наумов, – только с условием, что я денька два повоюю здесь на нем. Возьмешь, Любимов, на задание? Спасибо.
Веселье оборвалось дружно. По команде адъютанта трижды мигнули светом и с разрешения генерала предложили разойтись на отдых.
* * *
Срочное совещание у командующего ВВС флота закончилось рано. Все торопливо расходились: у каждого в Севастополе были еще другие дела и хлопоты, да и на свой аэродром хотелось добраться засветло.
Любимов тоже с удовольствием покидал душное, прокуренное подземелье штаба. В городе ничто его больше не удерживало, и он спешил скорее вернуться в Тагайлы. У выхода столкнулся с командиром 32-го авиаполка майором Павловым. Поздоровались, прошлись по Историческому бульвару.
Севастополь готовился к обороне. Моряки устанавливали противотанковые ежи, сваренные из кусков рельсов. Женщины рыли щели. Звенели и скрежетали о камни лопаты, ломы. А высоко в синем по-осеннему небе резали воздух барражирующие над городом советские истребители. Любимов провожал их взглядом. Звено «мигов» разворачивалось над Северной бухтой, как раз в том месте, где он в первую военную ночь настиг немецкого бомбардировщика и, наверное, сбил бы, если бы прожектор продержал его в своем луче еще десяток секунд…
– Как воюется? – спросил майор Павлов,
– Вроде бы ничего, Наум Захарович. – Не обижают?
– Немцы?
– Нет, в группе. Начальство.
– Не замечал, Наум Захарович.
– Значит, не обижают. – В голосе Павлова сдержанно звучали грустные нотки. – А меня, Иван Степанович, уже обидели.
Павлов не стал пояснять, чем и кто его обидел. Любимов знал и без этого. Ему самому было больно, что командир нашего полка, такой чуткий воспитатель, незаурядный мастер воздушного боя, еще до войны научивший своих подчиненных воевать, сам оказался у дел гораздо меньших его возможностей. В то время, когда враг ломится в ворота Крыма, майор Павлов сидит со своим штабом при двух эскадрильях под Севастополем. Остальные три эскадрильи воевали в Одессе и на Перекопе. По сути они вышли из оперативного подчинения своего полка.
У штаба ВВС флота остановились. Павлов подал Любимову руку. Прощаясь, поинтересовался, как воюет молодежь. Потом сказал вдруг:
– Передай всем, всей эскадрилье привет. Скажи, что командир доволен их работой. Не зря старался. И тобой тоже. Помнишь, чему учил? Пригодилось. Ну, будь. – Он слегка тряхнул руку Любимова, круто повернулся и зашатал, не оглядываясь, – коренастый, чуть сутоловатый, сильный.
Любимов направился к ожидавшим штабного автобуса на аэродром. Из дверей штаба выскочил какой-то лейтенант. Вглядевшись, комэск узнал в нем своего летчика, отосланного больше месяца назад в госпиталь после аварии на Миг-3.
– Лейтенант Колесников! – окрикнул Любимов.
Колесников споткнулся на полушаге, быстро, неуклюже повернулся на голос и замер, приложив руку к козырьку лихо сдвинутой набекрень фуражки.
– Вы что здесь делаете? – спросил Любимов, разглядывая летчика.
Посвежел, покруглел парень. Форма на нем чистенькая, глаженая.
– Да так, товарищ капитан, начальство вожу. На У-два, – ответил Колесников, Его мальчишеское лицо тронула виноватая улыбка.
– Из госпиталя давно?
– Недели две. Просился в часть – не пустили. Доктор сказал: не летать на боевых машинах дней двадцать. И меня в «королевский флот».
– Та-а-к, – протянул Любимов. – Воевать хочешь?
– Конечно, хочу, товарищ капитан, – сказал он серьезно, понизив голос.
– Пойдем.
В полумраке коридора встретился майор Наумов.
– Николай Александрович, тут ерунда получилась, – обратился к нему Любимов. – Моего летчика из госпиталя к вам забрали.
– Ну и что? Пусть летает на здоровье.
– Нерасчетливо, Николай Александрович. Человек воевать хочет, летает на трех типах истребителей – на и-шестнадцатых, миг-три и на як-один, а его – в извозчики.
– Так бы и сказал. Подожди здесь.
Наумов пошел в глубь коридора, нырнул в какую-то дверь. Вскоре вернулся, сунул Колесникову бумажку – «оформляйся», а Любимова, взяв под локоть, увлек за собой, что-то объясняя. Навстречу из темноты коридора приближалась группа генералов. Все вроде бы знакомы, кроме того, что пониже ростом. Нашивки на его рукавах при тусклом свете разглядеть было трудно.
– Жаворонков, – шепнул Наумов и отступил к стене, пропуская генералов.
– Любимов? – остановился командующий Черноморской авиацией, протянул руку. – Здравствуй. Тут о тебе столько наговорили лестного, что хоть самому в твою эскадрилью переходи.
– Так это и есть тот самый Любимов? – заговорил старший по чину и возрасту генерал. Любимов приготовился выслушать внушение за ЧП с нестреляющим оружием. – Ну, ну. Видел твою работу и над передовой.
Какой именно бои видел начальник морской авиации Жаворонков над позициями наших войск по Турецкому валу, Любимов не знал. Гадать ему тоже некогда было, потому что Жаворонков продолжал:
– Обедал? Нет? К себе на первый черпак все равно не успеешь. Тут хозяева грозятся хорошим обедом угостить, так не откажи, капитан, посидеть со мной в их кают – компании.
Любимов смутился, но отказаться не решился, тем более Ермаченков обнял уже его за плечо, другой рукой притиснул к себе Наумова и с шуточками направился за Жаворонковым.
За столом от Наумова и узнал Любимов, что генерал Жаворонков, вернувшись вчера с передовой, рассказывал Ермаченкову, как какой-то одиночный «як» низко над позициями дрался с «мессершмиттом». На земле даже бой прекратился – и наши, и немцы следили за поединком. А когда «як» пристроился в хвост «мессеру» и открыл по нему огонь, красноармейцы кидали вверх пищи кричали «ура!».
– Генерал говорит, что невозможно передать то впечатление, которое произвел на наши войска этот поединок и победа советского истребителя, досказал Наумов выходя из салона. – А потом приказал Ермаченкову немедленно найти ему этого храбреца. Ермаченков ответил: «Его искать нечего. Это Любимов».
