– Живой он! Скоро придёт в себя. Вы ему, убогому, водички полейте на голову… А мне недосуг точить здесь с вами лясы. Прощевайте, братцы! – упруго зашагал в сторону кирпичного господского дома.
Подойдя к задней стене дома вплотную, Егор обнаружил, что дом был вовсе и не кирпичный – обычный бревенчатый сруб, аккуратно обшитый гладко струганными досками, которые, в свою очередь, были старательно выкрашены «под кирпич».
– Санька! Санька! – надрывался мужской голос с мягким иностранным акцентом. – Где ты, исчадье ада?
– У Алексея Толстого все называли Меньшикова в юности сугубо «Алексашкой», а здесь – кто во что горазд! – недовольно проворчал Егор и громко прокричал:
– Здесь я, бегу уже! – запихал за щеку войлочную полоску, предварительно скатанную в шарик.
По песчаной дорожке он обежал коттедж, оказавшись на стороне парадного входа: круглые и прямоугольные цветочные клумбы, неизвестные, обильно цветущие деревца в кадках, крошечный пруд с золотистыми рыбками, посередине пруда – весёлый звонкий фонтанчик, скамейка-качели под навесом, низенький забор из штакетника, выкрашенного в голубой цвет, высокие двухстворчатые ворота. На резном высоком крылечке рядом с входной дверью, украшенной цветными стеклянными витражами, стоял худенький мужчинка средних лет в длинном бархатном халате, лысоватый, остроносый, в его правое ухо была вставлена крохотная золотая серёжка – с красным рубином.
– Тебе надоело служить у меня, оглоед? – строго спросил мужчинка, и золотая серьга в его ухе гневно задрожала. – Хочешь опять торговать вонючими пирогами? Ночевать под мостом, рядом с повешенными татями?
– Виноват, господин Лефорт, виноват! – слёзно заканючил Егор, тыкая пальцем в свою «распухшую» щёку. – Зубы заболели, проклятые! Всю ночь мучился напролёт, не спал совсем! Флюс вскочил, видите?
– Флюс? – смягчился Лефорт. – Это есть очень плохо! Зачем же терпел? Ты же неглупый человек! Надо было сразу же идти к доктору Фогелю. Он больных принимает в любое время, лишь бы платили деньги… Ладно, сходишь потом. Сейчас одежду мне приготовь. Парик расчеши, начисть туфли. Потом заседлай коня. Пусть сегодня это будет Карий. Как подашь к крыльцу, мне сообщи…
Денщик из Егора был так себе, всего-то четыре дня и обучали его этому высокому и непростому искусству. Но справился – в общих чертах, даже нюхательный табак сменил в серебряной табакерке господина Лефорта, по собственной инициативе, добросовестно вычистил две курительные фарфоровые трубки.
Покончив с домашними делами, Егор отправился на конюшню.
Фёдор, голова которого была замотана белой льняной тряпкой, хмуро расчёсывал гриву каурому голенастому жеребцу.
– Как здоровье драгоценное? – вежливо поинтересовался Егор.
– Да пошёл ты! – отмахнулся Федька. Егор тяжело вздохнул:
– Да не обижайся ты, чудак, право! Ну, получилось так. Бывает. Скажи лучше, как Карий нынче?
– Сам что ли не видишь? – кивнул Фёдор головой на каурого коня. – Хорошо всё. Его, что ль, седлать велено?
– Его самого.
– Вот и седлай, раз велено! – Конюх в сердцах сплюнул себе под ноги и отошёл в сторону, бормоча себе под нос неразборчивые ругательства.
Егор подошёл к жеребцу. Тот недоверчиво покосился на человека злым лиловым глазом, испуганно заржал, гневно всхрапнул, сильно ударил несколько раз подкованными копытами задних ног по доскам стойла.
«Распознал, гад такой, подмену! – понял Егор. – Это человека можно обмануть, а с животными – оно гораздо сложней будет…»
А время поджимало, следовало поторопиться, пока господин Лефорт не разгневался по-настоящему.
– Федь! – позвал Егор. – Запряги вместо меня. А то руки дрожат после вчерашнего, перепил малость…
– Да пошёл ты! – Лексикон конюха разнообразием не отличался.
– Не кочевряжься ты, дурик. Я тебе алтын заплачу. Мало? Хорошо, два.
– Сказал нет, значит – нет!
Оттолкнувшись от горизонтальной перекладины, Егор ловко перепрыгнул на другую сторону – относительно конского стойла, одним широким прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от упрямца.
– Ты что удумал, злыдень? – Федька неуверенно потянулся за вилами, прислонёнными к досчатой стене.
Егор несильно ткнул указательным пальцем конюху в солнечное сплетение. Мужик громко охнул и сложился напополам.
– Запрягай, Федя! Седлай, родной! – ласково попросил Егор. – Я очень не люблю дважды повторять свои скромные просьбы…
Взяв запряжённого и осёдланного коня под уздцы, Егор обернулся к конюху, бросил ему под ноги два медяка.
– Заработал – получи! Я хоть и строгий, но – справедливый!
Он несильно постучал костяшками пальцев в оконное стекло.
– Господин Лефорт, ваш благородный Буцефал подан! Ехать извольте!
Через несколько минут на крыльце появился Франц Лефорт – весь из себя напудренный и напомаженный, в нарядном камзоле, украшенном пышными лиловыми и сиреневыми кружевами, в кудрявом длинном парике благородного пепельного цвета – с отдельными платиновыми прядками.
– Герр Франц, вы – само совершенство! – льстиво заверил хозяина Егор.
– Благодарю, Александр, благодарю! – довольно улыбнулся Лефорт. – Кстати, мой друг, откуда тебе известно про коня Буцефала?
– Бродячий старец третьего дня рассказывал на Варварке, – не моргнув глазом, браво соврал Егор, а про себя подумал: «Осторожней надо быть, не стоит козырять своими знаниями. Ведь Алексашка Меньшиков – юноша пока неграмотный, дремучий…»
Неловко забравшись на жеребца, Франц Лефорт внимательно посмотрел на Егора.
– Если зубы перестали болеть – поешь обязательно. У Лукерьи на кухне сегодня зайчатина и рябчики. Очень вкусно. К полудню сходишь к фройляйн Анхен Монс, она даст тебе одно небольшое поручение, – многозначительно и весело подмигнул. – Она всё расскажет, что надо сделать. А нынче вечером у нас гость, сам русский царь Пётр. Готовься, будешь много плясать, петь песни.
Смотри, не напейся раньше времени! О, я смотрю, мои старые сапоги налезли на твои огромные ноги. А ты всё говорил: «Малы, мол, малы!»
– Это я просто с вечера не пил жидкости, вот опухоль и сошла с ног, сапоги и пришлись впору…
– Ха-ха-ха! – трескуче рассмеялся Лефорт. – Какая смешная шутка. Браво! Два литра Мозельского – это называется – «ничего не пил с вечера»! Ха-ха-ха!
Закрыв за Лефортом ворота, Егор отправился на поиски кухни, – в животе уже громко и противно урчало.
Приоткрыв входную дверь, он уверенно вошёл внутрь коттеджа, принюхался: съестным пахло из правого крыла. Короткий коридор упёрся в запертую тёмную дверь, Егор подёргал за ручку, нетерпеливо постучал.
– Кто там? – спросил за дверью высокий женский голос. – Ты что ли, Алексашка?
– Я, конечно, кто же ещё, открывай!
– Не открою, ты опять будешь приставать, охальник! – непреклонно и чуть дразняще сообщила женщина.
«Вы, мон шер, судя по всему, слывёте здесь записным кобелём, большим любителем женского пола!» – глумливо шепнул внутренний голос.
– Открывай, Луша, открывай! Не буду я приставать к тебе! – пообещал Егор. – Поем и пойду к фройляйн Анхен.
– К Монсихе, что ли?
– К ней самой. Так что открывай, не трону! Клянусь всеми Святыми Угодниками!
Только минут через шесть-семь, после усердных уговоров и страшных клятв, дверь широко распахнулась, пропуская Егора на кухню. Узкая и длинная дровяная плита, широкий стол, стеллажи, заставленные жестяными банками, глиняными горшками, берестяными корзинками, холщовыми и льняными мешками и мешочками.
Он сел на низкую деревянную скамью. Лукерья – полная женщина лет тридцати пяти, с добрым конопатым лицом, поставила на стол перед ним две круглые глиняные миски: первая была до самых краёв заполнена жирным сметанным соусом, в котором плавали большие куски тёмного мяса, во второй находились жареные птичьи ножки и крылышки. Рядом с мисками стряпуха положила большую деревянную ложку и серебряную двузубую вилку, придвинула дощечку с крупно нарезанными кусками серого хлеба – с ярко выраженным запахом отрубей.
Егор, никуда не торопясь, ел, раздумывая о всяком разном, в первую очередь – о предстоящем вечере. Зайчатина и рябчики были недурны, Лефорт не обманул.
– А попить дашь что? – спросил у поварихи.
– Квасу хочешь? А то господин Франц не велели тебе давать хмельного…
– Можно и кваса. Почему нет?
– Ладно, – непонятно вздохнула Лукерья, – так и быть, нацежу наливки, Бог с тобой…
Она подошла к большому дубовому бочонку, стоявшему на толстенном берёзовом полене, открыла краник, наполнила на три четверти высокую оловянную кружку, поставила её рядом с хлебной дощечкой, посмотрела на Егора – странно так, тревожно.
– Выпей, что ли! Странный ты какой-то сегодня, на себя не похожий. Всё молчишь, не пристаёшь, не щиплешься… Заболел никак?
Егор молча пожал плечами, отпил из кружки. Напиток оказался классической вишнёвой наливкой – очень ароматной, лёгкой, десять-двенадцать алкогольных градусов.
