— Положи на место. Не твои! Свои ты уже пропил. Эти заработала я!
— Ты как говоришь с мужчиной? Чем заработала? Пиздою? Но она тоже принадлежит мне!
Они уже стоят во дворике дома у зарослей кустарника. Матерясь, отец засовывает ассигнации в карман… Она молча ударила его в пах крепким кулачком.
Он согнулся. А когда разогнулся — в руке, как всегда, нож из сапога. Но она все так же молча бросилась на него, выкрутила руку. И нож полетел в кусты.
Отец сидел на земле и пьяно плакал:
— Все равно прирежу. И тебя и его…
Я заметил, как метнулась в кусты фигурка Сосо.
…Через неделю мы встретились с Сосо у реки. Он сидел на берегу и ловко бросал отцовский нож в дерево. Нож впивался в кору.
Он засмеялся:
— Отец долго искал его, убить нас хотел им. Меня и мать. Теперь другой нож покупать придется… Сапожничать. — На лице Сосо блуждала задумчивая полуулыбка. Я часто видел ее потом, когда некая опасная мысль начинала бродить в его голове. Точнее — страшная мысль. — Мать говорит: надо прощать. Дескать, крест он для нас, следует терпеть, нести его. — И опять полетел ножичек в дерево. — А я не ишак. Я этот крест носить на себе не буду.
Именно тогда, бросая нож в дерево, он в первый раз сказал мне:
— А если никакого Бога нет? И никакого креста нести не нужно! Если человек совсем-совсем свободен?
Через несколько дней Сосо сообщил мне печально:
— Отец исчез. Неделю как не появляется дома. И никто его не видел. Мать ходит по трактирам, разыскивает. Дружок его, такой же пьяница, говорил, будто слышал, что он уехал в Тифлис и там зарезали его в пьяной драке. Жаль его, и мать убивается. Какой-никакой, а все-таки отец!
Рождение Кобы
За несколько дней до этой судьбоносной ночи он вдруг спросил:
— Что ты думаешь о смерти?
— Я вообще о ней не думаю.
Так я ответил. На самом деле тогда, благодаря ему, я думал о ней каждый день.
— Помнишь, еще в училище, — продолжал Коба, — мы учили: «Решился я в сердце своем исследовать и испытать разумом все, что делается под солнцем: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они мучили себя…» Бухарчик как-то привел мне чью-то цитату… он был мастер умных цитат: «Смерть есть жизнь, а жизнь — это и есть смерть». Ты ведь тоже когда-то верил, что там есть истинная жизнь.
— Но ты мне помог, Коба, в тот день…
Тот день в семинарии… Мы выходили из церкви, и он вдруг прошептал мне:
— Бога нет, они надули нас.
Именно после этого он дал мне почитать удивительные книги, где доказывалось, как дважды два, что никакого Бога нет. И это он привел мне тогда слова моего любимого писателя Чехова: «Я с изумлением смотрю на всякого верующего интеллигента». И, погибая от кощунства, от собственной смелости, мы шептали во время богослужения: «Бога нет… Нет никакого Бога!» И потом хохотали.
Если вы напишете книгу о Кобе, я хотел бы, чтобы вы процитировали некоторые мои мысли. Это мысли бывшего семинариста о том, почему из стен нашей Тифлисской семинарии вышло столько революционеров! В чем была шутка дьявола!
Тот Тифлис, залитый солнцем. Новый мир, который так потряс всех нас, мальчишек, приехавших сюда из заштатных грузинских городков и сел. Тифлисская дневная улица — важный грузин в черкеске, за ним слуга несет корзину с покупками, музыканты-зурначи, удалые кинто, уличные торговцы, которые всегда навеселе… Эту шумную веселую дневную жизнь мы видели, но ту, ночную, только представляли. Буйную пьяную толпу, валившую после полуночи из кафе, ресторанов и запретных для нас театров.
Мы жили, отделенные стенами от полного соблазнов огромного южного города. Суровый, аскетический дух служения Господу царил в семинарии. Раннее утро, когда так хочется спать… Но нельзя! Надо идти на молитву. Торопливое чаепитие, долгие классы, опять молитва, затем скудный обед, короткая прогулка по городу… И уже закрылись ворота семинарии. Ворота нашей тюрьмы. В десять вечера, когда город только начинал жить, мы отходили ко сну после молитвы. Арестанты, которые без всякой вины должны проводить в тюрьме лучшие годы. Многие из нас, пылких, рано созревших грузинских юношей, совсем не были готовы к такому служению. Поцелуи в ночи… женская грудь… обнаженное женское тело, которое ласкают там, во тьме, — вот о чем мы грезили, засыпая.
С каким восторгом мы узнали о совсем ином учении, открывавшем для нас совсем иные пути. Его привезли в Тифлис русские ссыльные. Старшие мальчики рассказали о нем… Марксизм! Насколько близки нам оказались марксистские идеи. Как и первые христиане, марксисты осуждали погрязший в корысти и наживе мир. То же жертвенное служение угнетенным, презрение к богатству, обещание царства справедливости с воцарением нового Мессии — Всемирного пролетариата. Все это совершенно совпадало с нашим религиозным воспитанием. Отменялся только далекий и призрачный Бог. Но взамен мы получали целый мир, где могли жить, как хочется, могли наслаждаться плотскими утехами. И наконец, отменялось столь малопонятное нашему возрасту «добром отвечать на зло». Напротив, нам, сынам воинственного народа, даровалось право быть беспощадными к врагам нового Мессии. Вопрос маленького Сосо: «Почему Иисус не вынул саблю?» — был разрешен. И как заманчиво звучало для нищего и гордого Сосо и для других детей бедняков великое обещание нового учения: «Кто был ничем — тот станет всем». Обещание Революции.
Теперь мы с Сосо зажили увлекательной двойной жизнью. Утром и днем молились Богу, вечером, убежав из семинарии, на тайных сходках мы его ниспровергали.
Но эта двойная жизнь закончилась в тот день. Новый ректор семинарии епископ Гермоген, будущий знаменитый враг Распутина, обнаружил у Сосо запрещенные книги.
Нас выстроили во дворе. Сосо поставили перед строем.
— На колени! — закричал Гермоген. — Кайся!
Но Сосо молчал, пристально глядя на огромного Гермогена.
И тут Гермоген снял с груди золотой крест и им плашмя ударил Сосо по голове. Истошно, страшно завопил:
— Дьявол, изыди!
Сосо не пошевельнулся.
— На колени! — проорал Гермоген и… вдруг застыл с занесенным над Сосо крестом.
Сосо стоял недвижно и неотрывно смотрел на Гермогена. Я до смерти буду помнить трясущегося от бешенства, огромного толстого монаха и маленького Сосо, в упор глядящего на него.
Гермоген вдруг как-то сник. Еле слышно, хрипло закончил:
— Может, у нас еще есть любители читать поганые книжки?
Сосо только взглянул на меня. Даже не поняв, что делаю, я шагнул вперед…
