Все последние дни Эгон пунктуально снимал Бэна с коврика и пристально наблюдал за его поведением. Пока изменений заметно не было. Ничего, говорящего о том, что душа Бэна ожила. Эгон крепко надеялся, что это произойдет. Времени оставалось все меньше, а без помощи пса из «Долины Радости» не выбраться.
— Господин Майер, к вам приехала дочь. — Меган, стоявшая в дверях, излучала радость. — Пройдите в вашу комнату для приема гостей. Что вам принести, чай, кофе?
— Кофе с коньяком и пару бисквитных пирожных из «Альгамбры».
— Хорошо.
Следуя договору, гостей принимали только в отдельной комнате.
Зельда уже была там. Эгон вошел и поставил на стол черную шкатулку.
После объятий и поцелуев оба уселись в кресла.
— А ты выглядишь неплохо, папа, посвежел, добавил пару килограммов.
— Из ресторанов не вылезаю, — сказал Эгон добродушно. — Давно не виделись. Как работа, как Дэниел?
— Все хорошо и с работой, и с Дэниелом. Вот решили завести ребеночка. — Она улыбнулась.
— Пора уже, давно пора. Доченька, я тут приготовил кое-что для тебя, вот, посмотри. — Эгон открыл шкатулку.
Удивленная непривычным тоном отца, Зельда заглянула внутрь.
— Здесь вырезки из газет. Свидетельства очевидцев, интервью — в общем, все, что связано с твоей матерью и Бэном. А здесь письмо от меня, которое ты откроешь, когда приедешь домой. Постарайся, чтобы никто его не видел или случайно не прочел. Это важно.
Он умолк — Меган принесла кофе и пирожные. Как только она ушла, Эгон продолжил:
— Постарайся выполнить все, о чем я написал. Это будет лучшее проявление твоей любви.
Потом они стали перебирать фотографии, вспоминая лучшие моменты своей жизни.
Быстро опустились ранние сумерки, и Зельда засобиралась.
Эгон открыл шкатулку, еще раз окинул взглядом содержимое.
— А это я оставлю себе. — Он что-то достал с самого дна и положил в карман пиджака. — Ну, давай прощаться! — он крепко обнял дочь, расцеловал в обе щеки.
— Я скоро приеду снова, папа, — сказала Зельда. — К Пасхе, обязательно!
— Конечно! — Эгон ободряюще улыбнулся. — Только позвони мне сразу, как доедешь домой, и скажи, поняла ли ты то, что я написал.
— Хорошо, папа.
Эгон вернулся к себе задумчивый, грустный.
— Ну что, Бэн, полдела мы уже сделали. Теперь ждем звонка, — сказал он псу, положившему морду на его шлепанец.
Зельда позвонила поздно ночью, голос ее дрожал.
— Я сейчас за тобой поеду, к утру буду уже там.
— Нет! — жестко сказал Эгон. — Я не вернусь. Не для того уезжал. Просто сделай то, о чем я попросил, и больше ничего не надо. Прощай! — Он положил трубку.
Зельда поняла и больше не звонила.
Мрачный как туча Эгон сел в кресло.
— Так будет лучше, так будет лучше для всех, — сказал он в пустоту, и тут его взгляд упал на граммофон, который Эгон не заводил уже больше месяца.
С трудом перемещая внезапно отяжелевшие ноги, старик подошел к нему и стал перебирать пластинки. Ему хотелось плакать, и он желал бы отвлечься, успокоить душу музыкой.
Но вот пластинка, которая не покидала конверта долгие годы. Тускло блеснуло золотом «Ridi, pagliaccio»[2], и великий Карузо запел песню, от которой у Эгона всегда бежали мурашки по коже. Пластинка была старая, затертая, половину звуков заменяло шипение, но Майер помнил каждую ноту. По щекам покатились слезы. Внезапно в музыку вторгся какой-то посторонний, диссонансный, тоскливый звук.
Эгон в недоумении оглянулся.
Бэн выл, подняв морду к потолку.
Он всегда выл, когда слышал эту арию.
План Эгона сработал!
* * *
Делакруа был уже в «Терре» — Гес оказался прав. Теперь и он получил приглашение и сидел безвылазно у себя в комнате, приводя в порядок бумаги.
Оливия с самого утра звонила, рыдала, кричала в трубку, что не пойдет в эту чертову «Терру», как бы ее ни уговаривали. Она была в истерике, а потом выбежала на улицу и, обратив лицо к окнам мистера Эпплтона, закричала: «Убийцы! Убийцы!»
Выскочили медсестры с охранниками, схватили ее, потащили в корпус. Никади была невменяема, она вырывалась, визжала, кусалась и царапалась.
Эгон смотрел из окна на происходящее, вцепившись руками в подоконник.
Похоже, что бедняжка Оливия все же избежала «Терры».
С сумасшедшими они не работают.
Через минуту двор опустел, и только синело на асфальте яркое пятно парика.
* * *
А вечером следующего дня Эгон получил свою «черную метку» из рук улыбающейся Меган.
— Господин Майер, я зайду за вами в девять утра после завтрака, и постарайтесь не есть ничего тяжелее овсянки, — сказала медсестра, избегая его взгляда.
Эгон закрыл за ней дверь и повернулся к Бэну:
— Терпеть не могу овсянку. Поэтому завтракать не буду. Скажи мне, Бэн, — обратился он к псу, доставая из кармана бережно хранимый в течение восемнадцати лет ошейник, — ты сможешь найти дорогу к автобану?
Бэн тявкнул и радостно помахал хвостом.
Примечания
1
Лунолицый — персонаж одноименного рассказа Джека Лондона, человек, с лица которого не сходила улыбка.
2
«Ridi, pagliacci» — «Смейся паяц», ария из оперы Леонкавалло «Паяцы»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
