«Пошел ты на хуй» — переосмысление (по словам ученых) сакрального посыла к черту. Но это мне как раз и непонятно. Черт был действительно страшной силой. В него верили, его боялись. Укоренение мата в сексуальной сфере говорит о том, что русское подсознание переживает сексуальную драму более драматично, чем религиозную. Очевидно, что послать мужчину на хуй имеет подспудный позорный смысл гомосексуального изнасилования, значение «опустить». «Пошел в пизду» — посыл религиозного порядка: в небытие, пожелание смерти. Из позора, стыда и срама возник ни с чем не сравнимый по экспрессивности язык мата. Даже в самых приглушенных эвфемизмах матерного мира — елки-моталки, елки-палки — есть своя сила, и не случайно целая цепь ресторанов названа сегодня «Елки-палки» (есть еще и «Ешкин кот», и «Япона мама»).
Мат начался как любовный ритуал, оргиастическое язычество. Это фундамент мата, матерный фундаментализм восточных славян. В своей изначальной форме мат — культура крестьянского веселья, озорного (совсем не мое слово) нарушения табу, женского вызова. Девки и бабы, поющие в народной культуре матерные частушки — это «как знак подать»: раскрепощение сознания, зов похоти, приглашение жениха. Образ героини русской матерной частушки, по-моему, сильнее, чем образ целомудренной тургеневской девушки, первой непорочной любви. Матерная героиня понимает свое бабское счастье не только как голос плоти, но и как расколдованный мировой абсурд.
В ранней сказке Пушкина «Царь Никита и сорок дочерей» изображена культура, потерявшая пизду, — на ее поиски отправляется царский гонец и, преодолевая испытания, находит. В лаконичном виде это и есть история русской высокой внесексуальной культуры. Пизду она нашла только теперь.
Мат — язык-оборотень. Как обезьяна, он прыгает с ветки на ветку социальной иерархии, каждый раз оказываясь в новой роли: то пугает, то смешит. Нет такой меры, которая бы могла объединить матерные величины в одном центре. Все рвется, все расслаивается. Но такое бурлящее состояние не только отпугивает, но и притягивает, человеческая природа обнажена, архаические пласты перемешиваются с современностью. Мир мата почти недоступен для иностранцев, изучающих русский язык. Он семантически капризен, подвержен тонкой интонационной игре.
Самый распространенный тип традиционного мата — агрессия, озлобление. Но в глубине агрессии вполне допустима философия резиньяции. Мат социально неприличен не сам по себе, а как носитель «прокисшей», полной нереализованных надежд, отчаяния, исторически «объебанной» народной идеологии, в которой звучит отказ от серьезного, созидательного отношения к жизни, ощущение того, что «ни хуя» не получится и «на хуй» с этим связываться. Мат утверждает, что жизнь в России похабна и отражает цинизм выживания во что бы то ни стало. Такой мат — образ контрпродуктивности. С матерными криками пьяный отец бьет мать на глазах у ребенка. С этим подлым матом борются культуртрегеры России.
Но существует мат как помощник жизни, преодоление проблем, выход из одиночества: материться — значит быть «своим». Мат — вдохновитель побед. С матом советские солдаты шли в атаку против немцев, а советские хоккеисты побеждали канадских. Ругаясь матом, я освобождаюсь от запретов, обретаю силу, становлюсь выше общества, закона, культуры, условностей и морали. Здесь мат и водка — опять-таки понятия одного ряда. В мате я — сверхчеловек, русский ницшеанец, не знающий пределов. Это гипнотическое состояние, полет.
В стране, где хронически не было свободы, мат сыграл также важную роль языка-диссидента, протеста против засилья официальной идеологии, политической и религиозной. Либеральное дворянство, а позже интеллигенция запустили мат в анекдот, используя его игровые параметры. О том, что мат — игра, знал еще зачинщик занимательной порнографии Барков. Мат-игрушка, как и порнографическая мебель Екатерины Второй, которая была сделана на заказ для ее дворца — это культурная роскошь, все равно, что балет во время войны. Шикарный мат верхов и подлый мат низов не смешиваются, как масло и вода. В одном из своих произведений Андрей Битов предполагает, что его последним словом будет не конец, а пиздец. В этом есть метафизика мата.
Советская власть официально осуждала мат, но тайно держалась на мате. Известен производственный анекдот: на заводе все в порядке, партийная комиссия, проводящая проверку, довольна. Одно замечание: много ругаются матом. Дирекция учла, мат запретила. Во время очередной проверки выясняется, что завод не выполняет план. Почему? Рабочие называли детали разными матерными словами и, когда запретили мат, запутались в производстве.
Мат придавал языку в Советском Союзе элемент подлинности и убедительности, был переходом от слов к делу:
«В советские времена произошло снижение статуса высокой лексики таких слов, как Родина, — считает профессор Баранов. — В контексте идеологии они стали восприниматься негативно, причем не только населением, но и партийными пропагандистами. В этой ситуации матерные слова стали работать как маркеры истинности. Со мной произошел такой случай: я работал грузчиком на обувной фабрике. У нас была дама, завпроизводством, она однажды вызвала меня, дала задание. И, посмотрев на меня, добавила: „Еб твою мать, чтоб это обязательно сделать!“ До этого я никогда не слышал от нее мата. Она использовала мат, чтобы показать, что она говорит честно».
Во властных структурах мат процветает. Путин употребляет мат. Также, как у Сталина, Хрущева, Брежнева или Ельцина, для него это авторитарный язык, язык власти. Мне рассказывал знакомый думский деятель, что на заседании в Кремле, отвергая доводы Зюганова, он как-то заявил, что нам «на хуй не нужна военная база на Кубе!». Здесь мат — символ резкого политического поворота, разрыва с прошлым, его преодоления и верховной власти. При президенте Зюганов не посмел бы выругаться матом, а значит он слабее президента. Мат — знак иерархии (аналогичная функция ругани существует не только в России).
Жириновский встретил меня в своем офисе в розовой рубашке и ярком галстуке, окруженный фотографами и телекамерами. Что бы ни говорили о нем либералы, Жирик «отсосал» угрозу фашизма в России в 1990-е годы. За это спасибо. На мой вопрос о мате он ответил пламенной речью:
— Это же наш живой язык! Кто вообще принял решение, что мат — плохие слова, ненормативная лексика? Народный язык отвергают! Ясно, что часть матерной лексики была сформирована в тюрьмах, но ведь мы через тюрьмы прогнали весь народ! Эта лексика стала уже нормальным языком!
— Я так понимаю, что русский язык должен гордиться этими словами…
— Русский язык — самый выразительный язык в мире! А у нас ненависть к родному языку! Мы отвергаем богатство языка, а это привело к отвержению вообще русского богатства. По-русски ничего нельзя сказать. Триста лет уже мучают народ! Нужно произвести реабилитацию мата. Во всех портах мира до сих пор ругаются по-русски, потому что на другом языке нельзя так сказать, у них нет такой сильной лексики.
— В политике нельзя без мата?
— Нет, конечно! Я пришел к Черномырдину, хотел быть министром. Он мне: «Ну, что ты рвешься в министры? Ну, будешь тут сидеть, а я ведь каждый день ёбы раздаю».
Жириновский и сам «раздал ёбы» Бушу, когда в Багдаде, еще до войны, выступил в частном доме с протестом против американской политики. Его речь попала на видеокассету: «На хера ты, Буш, ковбой сраный, решил…» и т. д.
Это был матерный язык войны, за употребление которого последовало разбирательство в Думе.
— Представьте себе… — Обиженное лицо. — 180 депутатов поддержали предложение снять меня с должности заместителя председателя Думы… Это их бесит, что я смог, а они вынуждены хвалить США! Запретить употреблять мат — это же опасно с точки зрения здоровья!
Жириновский остался на своем посту. Что касается «хера», то его, как стыдливого хуезаменителя, можно назвать пошлым матом.
Будущее мата начинается сегодня. Оно начинается с раскола общества на запретителей и разрешителей мата. С благословения Православной Церкви запретители готовы уничтожать книги, в которых есть мат. Мат, с их точки зрения, сам по себе порнографичен. Разрешителей гораздо меньше, чем запретителей. Главный разрешитель — прозападная, «продвинутая» Россия, которая в принципе против всех официальных запретов. Это — политические и культурные либералы, к которым прислушивается часть городской молодежи. Их меньше, но за ними деньги.
Впрочем, этими двумя группами дело не ограничивается. Есть большой пласт народа, который неотрефлектированно ругается матом: бомжи, уголовники, хулиганы, люмпен-пролетариат, часть рабочего класса, множество крестьян, солдаты, часть офицерства, молодые, не знающие что с собой делать люди, алкоголики, наркоманы. Для них мат — не предмет анализа, а родная языковая стихия. Они без мата, как без кислорода, погибнут.
