– Я что-нибудь придумаю.
Тимур ушел, поцеловав меня на прощанье, и я представила себе, что он уходит от меня навсегда, что я никогда его не увижу. И мне стало так больно, так мучительно больно, что я сползла по стеночке вниз, на пол, легла на ковер и чуть не умерла от горя.
Сережа, вернувшись из Лондона, нашел меня совершенно больной, бесчувственной.
– Зая, я так соскучился по тебе, – сказал он, зарываясь лицом в свитер, который я не снимала с тех самых пор, как Тимур ушел, с тех пор, как меня не покидало чувство холода. Я лежала на диване, кутаясь в толстый плед, и никак не могла согреться. По телевизору показывали тяжелую любовную драму, и я, переживая за героев, которые напоминали мне нас с Тимуром, обливалась слезами. – Я люблю тебя, слышишь?
Но я не слышала его. Хотя таких слов он не произносил еще ни разу. Думаю, он просто пожалел меня. Он забрался ко мне под плед, обнял меня и принялся целовать мою шею, щеки, глаза. Это было так на него не похоже. Словно это вернулся Тимур, а не Сережа. Они как бы поменялись местами: Тимур ушел, как всегда уходил (уезжал, улетал) Сережа, а Сережа был со мной, он обнимал меня, как Тимур.
Разве могла я тогда подумать о том, что Сережа прощался со мной. Что он, сам того не осознавая, предчувствовал свою смерть, свой неожиданный уход. Молодой, красивый, сильный, щедрый, умный, жестокий, тихий, скромный авантюрист Сережа Минкин был подстрелен опытным и хитрым охотником, возможно, его должником, или, наоборот, это Сережа задолжал ему, охотнику, на порядок больше, чем ему самому и остальным задолжал Тимур. Из-за денег, я была уверена, только из-за денег убили человека, который при правильной расстановке сил и времени мог бы расплатиться и тем самым сохранить себе жизнь.
Уже на кладбище, закутанная во все черное (как недавно в теплый плед), я вдруг с ужасом начала вспоминать, сколько же молитв, сочиненных моими воспаленными мозгами, содержали в себе слова: «Господи, ну придумай же что-нибудь, чтобы я могла помочь Тимуру, чтобы он остался в городе, со мной». И теперь, глядя на то, как гроб с Сережей опускают в землю, я вдруг поняла, что своей смертью Минкин простил долг Тимуру. Больше того, теперь я могла, ни у кого не спрашивая, продать загородный дом на Волге, чтобы помочь Тимуру расплатиться с остальными долгами. Получалось, что Господь услышал мои молитвы, но рассудил по-своему, очень страшным образом.
Тимур появился на кладбище неожиданно. Словно и не было тех страхов, которые толкали его в спину и шипели: уезжай немедленно. Он был один, без Альмиры. Снова пожалел или просто не взял?
Подошел ко мне, взял за руку и стал говорить какие-то слова, смысл которых до меня не доходил. Я же, чувствуя его рядом с собой, стала оживать и, вместо того чтобы рыдать и бросаться на гроб Сережи, упивалась своим близким счастьем. Скоро, совсем скоро мы с ним все решим. Я продам все, что смогу, и мы с ним уедем. Вдвоем. Альмиру он оставит брату, и душа его наконец успокоится.
Я уже видела нас в аэропорту, том самом, по глянцевому полу которого ступал своей дорогой обувью Сережа Минкин, приближаясь к трапу, чтобы потом, приземлившись уже в Хитроу, быть застреленным в упор. Насколько же непредсказуема жизнь, и кто бы мог подумать, что так все сложится.
Я даже видела себя уже сидящей возле иллюминатора, рядом с Тимуром (моя рука в его руке), и разглядывающей пухлые белые облака, проплывающие под нами. Вот стюардесса несет нам бутылку шампанского, которое мы распиваем вдвоем, закусывая горьким шоколадом: за нас двоих, за нашу любовь, за наших будущих детей.
– Валя, прими мои соболезнования. Если бы ты только знала, какая ты сегодня красивая. В этом платье. Держись, я приеду к тебе сегодня вечером. Поздно. Мне правда жаль Серегу, но он всегда ходил по самому краю, и все, кто его знал, только об этом и говорят.
– Тимур, ты любишь меня? – прошептала я, глотая слезы.
– Да, я очень люблю тебя. Я приеду к тебе сегодня, говорю же. Но потом меня не будет неделю. У меня дела. Возможно, я смогу заработать. Один проект. Беспроигрышный.
Я не могла ему сказать, что у него все равно ничего не получится. Уж если не получилось за целую жизнь, то почему получится сейчас? Так не бывает. Если у человека нет коммерческой жилки, то и нечего ему лезть в бизнес и тем более вкладывать чужие деньги в свои идеи, которые в конечном счете оказываются нежизнеспособными. Не могла и не сказала.
– Тебе тоже надо побыть одной, прийти в себя.
Что он такое говорит? Как можно прийти в себя, когда его нет рядом?
Решение пришло само. Неизвестно откуда. Вернее, это было следствием долгих размышлений, направленных на одно: спасение Тимура. Дача. Мой загородный дом. Теперь, когда Сережи не было и меня никто не мог бы остановить в моем решении, мне захотелось сперва осмотреть мою собственность, перед тем как выставить ее на продажу. Поэтому сразу после поминок, которые я устроила в офисе компании, которой руководил Сережа, я, чтобы не оставаться одной дома, поехала в Пристанное.
Было прохладно, моросил мелкий и теплый весенний дождик. Когда я въехала в поселок, совсем стемнело. Конечно, мне было бы куда легче, если бы со мной был Тимур. Но пока что он официально принадлежал Альмире, а потому я должна была набраться сил и терпения и ждать, ждать, когда же он придет ко мне навсегда.
Дом, который Сережа купил мне, строил для себя известный в городе человек, но так случилось, что в жизни его произошли изменения, он развелся с женой и эмигрировал в Израиль. Жена продала мне дом (понятное дело, за все платил Минкин) за полтора миллиона долларов. Деньги не такие уж и большие, особенно если учесть размер дома и прилегающего к нему участка. Вот только обжить его, привести в порядок я так и не успела. Мы с Сережей не успели. Получалось, что мы просто вложили деньги. И теперь эти самые деньги мне надо было получить назад. Хорошо бы с прибылью. Но для этого мне хотелось еще раз взглянуть на дом, вернее, попытаться взглянуть на него глазами потенциального покупателя.
Приехав в Пристанное, я, как мне думалось, убивала сразу двух зайцев. Во-первых, я сбежала от надвигавшихся на меня послепохоронных ужасов, во-вторых, на самом деле хотела осмотреть дом, отвлечься, помечтать о новой жизни.
Вспоминала ли я Сережу? Честно скажу: я старалась вообще о нем не думать. Его уже не было, не было! А я оставалась для того, чтобы продолжать жить. Но если с Сережей я не была по-настоящему счастлива, то с Тимуром, как мне тогда казалось, я обрету не только женское счастье, но и материнское. Вероятно, к тому времени во мне начал просыпаться материнский инстинкт, и я страстно захотела иметь ребенка от Тимура. Сейчас, когда Сережи не стало, я оказалась свободна и в этом выборе, и не было никого, кто мог бы мне это запретить.
Мне не было страшно, когда я входила в дом. Темный, застывший после зимы и холодов. Включая свет по мере своих передвижений по дому, я словно открывала его для себя – комнату за комнатой. И мне казалось, что он олицетворяет собой мою новую жизнь – с чистого листа. Дом, надо сказать, был в идеальном состоянии, за исключением большой гостиной, в которой, как выяснилось, Сережа все-таки бывал. Об этом говорили и пустые бутылки из-под виски и джина, разбросанные по комнате, и куча золы в камине, и переполненные большие хрустальные пепельницы, и смятые подушки, раскиданные по толстому ковру возле камина. Но самым ужасным был запах. Запах неприбранности, беспорядка и какого-то отчаяния. То, что Сережа здесь бывал один, без женщин, не вызывало сомнений. Я чувствовала это. К тому же, помимо пустых бутылок, не было ничего, что свидетельствовало бы об обратном: ни одного следа, оставленного женщиной. При Сережиной щедрости не обошлось бы без винограда, шоколада. Однако, кроме, повторяюсь, переполненных пепельниц и пустых бутылок, не было ни одной завалящей скелетообразной подсохшей виноградной кисточки, ни обертки от конфет или коробки от шоколада. Как не было ни одного фужера, что свидетельствовало о том, что Сережа пил прямо из горлышка и в глубоком одиночестве. Все здесь было пропитано грустью и какой-то безысходностью.
Я засучила рукава и принялась вычищать золу из камина, выносить бутылки, окурки. Принесла из сарая сухие поленья, развела огонь, села в глубокое кресло, обложившись подушками. Не знаю, сколько я так просидела, пока на глаза мне не попалась тоненькая зеленая папка. Она лежала на каминной полке рядом с тусклым бронзовым подсвечником. Какие-то документы. Как странно. В пустом, нежилом доме. Я взяла папку и вернулась в кресло, уютно устроилась и решила для себя, что мне повезло, раз я нашла здесь нечто такое, что поможет мне еще больше отвлечься от надвигающихся на меня кошмаров. Конечно, я не могла вот так вот – раз, и выбросить из головы смерть человека, с которым прожила несколько лет.
Я открыла папку и была страшно удивлена, увидев в ней фотографию Тимура. Первая мысль была ужасна, отвратительна. Я подумала вдруг, что этот снимок Сережа приготовил для киллера. А почему бы и нет? Все знали, что Тимур ему задолжал, как знали и то, что у Сережи взрывной, жесткий характер. Ну не от большой же любви Сережа держал у себя эту фотографию! Но потом, когда под пачкой документов я обнаружила еще целую пачку снимков, вот тогда уже вся Сережина жизнь, особенно последних месяцев, предстала передо мной во всех отвратительных и унизительных для меня подробностях.
