Но психологическое состояние доставляло Джесси едва ли не больше мучений, чем физическое, — до сих пор, до него. Как бы Джесс Дарк ни повел себя в будущем, он уже сделал для нее то, чего не сумел ни один врач: он поцеловал ее шрам.
Теперь, находясь в полной безопасности у себя в ванной, Джесси рискнула посмотреться в зеркало. Она увидела то, что открылось взору Джесса Дарка в лунном свете. Ее тело выглядело не столько изуродованным, сколько измененным. С одной стороны, справа, ее грудь была такой же, как раньше, — полной, но упругой, приподнятой, с розовым соском. А слева грудь сохраняла форму, но утратила четкость, напоминая оплавленный бюст голого магазинного манекена. Джесси вспомнила о «куклах за доллар», которые были у нее в детстве, об их намечавшихся пластиковых грудях без сосков. Форма, лишенная содержания. Джесси не могла произнести самые страшные слова: «рак» или «мастэктомия». Она ненавидела эти слова… Рак, впившийся в нее, выгрызший из нее лучшие кусочки. А «мастэктомия» напоминала ей о глаголе masticate — жевать… Краб, жующий самое нежное мясо.
— У меня была операция, — все, что могла сказать Джесси.
Джесс хотел знать, испытывала ли она боль.
— Да нет, не особенно, — ответила она (ведь ей удалили и нервы).
Теперь она чувствовала только сжатие; скверно, что все это прямо над сердцем.
Потом Джесси даже рассказала любовнику, как хирург предлагал «извлечь» скопления раковых клеток, но, лично просмотрев свои снимки, она не могла не признать очевидного. Крупинка за крупинкой в ее левой груди, крупинки, собирающиеся в созвездия… «Извлечь» эти осколки взорвавшейся звезды было так же просто, как поймать облако.
Вот так Джесси лишилась груди, а с нею и ощущений. Но так было до сегодняшнего дня, до Джесса. Он прошептал: «Это не имеет значения». Останется ли это утверждение в силе?
Джесси скрывала свою беду от подруг — даже от Лисбет, с которой они были наиболее близки. Весь год она хранила операцию в секрете. Иногда отсутствие новостей — это хорошая новость. Если не говорить о беде, может показаться, что ее и не было. Джесси слишком боялась выказать свой страх. Если бы она нарушила молчание, ситуация могла бы показаться более зловещей. Ей бы присылали цветы в больницу, а на работе ее бы встретили опасливым шушуканьем. Она слышала столько медицинских страшилок, рассказанных шепотом на вечеринках. «Ой, вы слышали? Она перенесла…»
Нет, это не для Джесси. Никаких цветов, открыток или перешептываний. Она работала как обычно — даже с «дренажной трубкой» под блузкой. Она ходила на редакционные совещания перевязанная, и никто ни о чем не догадывался. А значит, она могла убедить себя, что это неправда. Она слишком боялась разговоров; ее собственная мать умерла от более серьезного случая этой болезни. Так зачем разговоры — чтобы сказать: «Может быть, пришел и мой черед?»
А что если исповедаться подругам теперь, когда в ее истории наметился возможный хеппи-энд? Но Джесси решила промолчать и сегодня. К чему весь этот шлейф запоздалых ахов и охов, преувеличенного беспокойства? Зачем волновать подруг и давать свободу чувствам, которые ей вовсе не хотелось выказывать?
Джесси отказалась облегчить свою душу, предпочитая утешаться тем, что сохранит свою тайну. А сегодня она тем более не нарушит молчания, ведь нынче — праздник, посвященный Клер, а значит, нужно веселиться, радоваться. Если Джесси что-нибудь и расскажет подругам, то только о своем романе. Ей хотелось похвастаться: «Мы сделали это. Он любил меня, любил несовершенную — такую, какая есть. Если поцеловать шрам, он становится шелковым, и тело вновь обретает забытые ощущения. Я исцелена».
Джесси улыбнулась, вставая под горячий душ. Она не думала о том, что кто-то из гостей может появиться в любую минуту, прежде чем она будет готова. Сейчас она снова была в комнате мотеля в Койотвилле, с мужчиной, удивившим ее своей нежностью. Она все еще изумлялась, что мужчина с губами, жесткими, как кожаная перчатка, может быть таким добрым.
Она закрыла глаза, чувствуя, как вода омывает ее кожу, вспоминая, как он прикасался к ней, как целовал ее всюду… как они торопились слиться в первый раз, стремясь уничтожить существующую между ними границу, но в дальнейшем уже стали растягивать удовольствие. Тогда Джесси казалось очень просто забыть обо всем, что ее волновало; она забыла все, включая то, кем была. Тем приятнее было вспоминать об этом чуть позже, на рассвете, когда Джесс повернулся к ней и сказал: «Иди ко мне».
Так исполнит ли он свое обещание? Позвонить. Сегодня. В восемь часов вечера. Его время или ее время? Джесси хотелось знать наверняка. Должно быть, речь шла о «ее» времени. Она попыталась вспомнить, уточнял ли он это. Что конкретно крикнул он ей в ухо: «Мое время — это твое время?»
А может, Джесс исчезнет, как свойственно мужчинам? Скроется без следа, потеряется в этом Бермудском треугольнике человеческой психики, именуемом «посткоитальное отчуждение»? Или же он навсегда станет ее частью? Джесси выключила воду, насухо вытерлась и снова почувствовала жжение внутри. Венерическое заболевание или просто цистит?
Но у Джесси не было времени, чтобы зацикливаться на том, что могло оказаться неприятным последствием ее приключения. Она накинула халат, бросилась к плите и достала оттуда цыплят. Слава богу, они не сгорели! С глазурью все получилось: цыплята сияли, золотистые, румяные, с абрикосовыми веснушками. Картошка еще не пропеклась, и на мгновение Джесси подумала, не сунуть ли ее в микроволновку. Но к микроволновке она относилась с тем же презрением, что и к мобильнику: масса молекул, мельтешащих в воздухе во имя быстрого удовлетворения потребностей. Возможно, это необходимое зло, но лучше по возможности его избегать.
Джесси положила картофель обратно в духовку, чтобы он подрумянился в подливке.
Если повезет, все будет готово к появлению гостей. Джесси огляделась — обстановка стала почти респектабельной. Сперва она хотела надеть платье, но потом, под влиянием минутного импульса, предпочла вытащить из чемодана джемпер, который был на ней, когда она встретила Джесса Дарка. Возможно, джемпер хранил частичку волшебства; он был из белой шерсти и прекрасно сочетался с длинными темными волосами Джесси. Она натянула коричневые лосины, надела старые домашние туфли и почувствовала, что почти готова.
Она поставила вазочку с зеленым чили на разделочный стол и окружила ее орнаментом голубых кукурузных чипсов. Завершая сервировку, она водрузила в центре стола букет тюльпанов, поникших и подзамерзших за время ее долгого пути домой. Потом на разделочный стол перекочевали винные бутылки — для начала две. Джесси улавливала ароматы готовящегося блюда, ее ноздри втягивали струйки пара, пропитанного чесноком и луком.
