class="p1">Мы с Катуком подняли носилки и стали спускаться по лестнице. Я шел сзади, и поэтому мне приходилось пригибаться, чтобы не рассыпался мусор.
— Баба что надо! — бросил через плечо Катук, мелкими шагами спускаясь по ступенькам. — Находка!
— Перестань, болван! — прошептал я, заскрипев зубами.
— Ты очумел, что ли? А ну-ка, веди себя, своячок, как подобает.
Я чуть не опрокинул на него носилки. Однако быстро овладел собой. Он прав. С самого первого дня я для них чужой, «привезенный», чей-то «своячок», «родственничек».
Едва дождался обеденного перерыва. Никогда еще так тоскливо не было у меня на душе.
Александра Павловна — тетя Саша — быстренько увела своего ворчуна Прохора Прохоровича домой, они живут тут же, неподалеку. Улыбающийся и самодовольный Доминчес под ручку с женой направился в столовую электростанции. Я отвернулся, делая вид, что не заметил их. Мне было стыдно смотреть Доминчесу в глаза.
«Ты не испанец! — ругал я его на чем свет стоит. — И, по правде говоря, не мужчина! Таких, как Барабан, следует бить. Кулаком. Иного разговора они не понимают…»
За цехом, среди суровых каменных корпусов, раскинулся молодой парк. Я приметил его, когда ходил на склад. Мне надо было остаться одному, чтобы прийти в себя, и я устроился там в тени.
Видать, кому-то очень уж полюбились березки. Зеленая аллея напоминала людям о том, что существуют где-то дремучие леса и раздольные степи. Эта нежная поросль как бы говорила мне и всем тем, кто умеет слушать голоса березок: «Эй вы, кудесники, научившиеся производить из этой никудышной сернистой нефти ароматные духи и отличные удобрения, превосходные заменители шерсти и кожи, не забудьте все-таки поклониться! Эй вы, современные алхимики, шапки долой перед нами!»
Я сказал самому себе: если уж со мной заговорили березки, значит, что-то неладно у меня на душе.
Березки стояли — милые и грустные. Я настроился на этот лирический лад, мне уже стало казаться, что они жмутся друг к другу в страхе перед надвигающейся осенью. Подумал: наступит листопад, и вот они пойдут по золотистой дорожке неторопливой и печальной походкой…
Грустно мне, пожалуй, оттого, что рядом нет моих старых приятелей, а к новым еще не пригляделся…
Я только что мыл пол, сгибаясь в три погибели… А все, чем я жил до этого, никогда уж не вернется. Между моим прошлым и будущим теперь лежит половая тряпка.
10
Придя к такому невеселому заключению, я расстилаю перед собою газету и кладу на нее завтрак: бутылку молока и два бутерброда с колбасой.
Недалеко от меня расположились двое ребят, наши операторы Карим и Салим. Пока не тороплюсь заводить с ними близкое знакомство, успеется. Просто киваю головой. Парнишки тоже не навязывают своей дружбы. Ничего не скажешь, солидная здесь молодежь! Так и сидим себе особнячком, и каждый своим делом занят.
По возрасту и форме легко определить, что они из ремесленного училища. А раз так, почему они, такие важные и солидные, не побежали вместе со всеми в столовку? Теперь у них прочный заработок, можно жить на широкую ногу. «Может быть, — вдруг промелькнула у меня мысль, — вдвоем копят деньги на один мотоцикл? Тут, как вижу, у многих свои машины. Наверное, по молодости их зависть гложет!»
Сидим себе и молча закусываем.
Неожиданно появляется сам Барабан со своим неразлучным дружком.
Слышу сиплый монотонный голос Катука. Он для меня так и остался Катуком. Его настоящую фамилию и называть не хочется.
— Остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских…
Работает под пола, чурбан.
— Ну, тихо! — загудел Барабан.
Теперь я отличу его бас среди тысяч голосов. «Опять начнет философствовать насчет женщин, — с неприязнью подумал я. — С утра до вечера одно и то же. О женщинах, между прочим, говорит только в тоне победных реляций. Дрянь эдакая!»
— К примеру, — начинает он, — была у меня одна такая история в городе Стерлитамаке…
Теперь хоть уши затыкай или пересаживайся подальше. Но, к моему большому удивлению, к этим решительным мерам прибегать не пришлось. Рассказчик запнулся на полуслове.
Я оглянулся. Вижу, из-под портального крана, на котором крупно выведено: «Не стой бараном под подъемным краном», вынырнула Майя Владимировна Саратова — старший инженер-электрик нашего цеха. Все мы с самым глупым видом уставились на нее. До того хороша Майя Владимировна!
— Здравствуйте, — проговорила она звонко. — Перекур?
Барабан сразу вскочил на ноги.
— Если есть желание, Майя Владимировна, просим разделить компанию. Найдется чем угостить.
— Неужели уже полдень? — удивилась она. — А впрочем, не беда. Пообедаем позже. Вы не видели товарища Амантаева?
Барабан дерзко ухмыльнулся.
— Где же быть руководящему товарищу, как не в кабинете?
Как ни странно, услышав не особенно лестный отзыв об Амантаеве, Майя Владимировна не одернула бригадира. Это потому, что она счастливая. Все красивые люди, по-моему, счастливые!
Проводили мы ее, как и встретили, с какой-то неосознанной грустью. Отчего бы это?
— Небрежной походочкой ходит! — оценил на глаз Барабан. — Ну, погоди. Нет такой бабы…
Мне отчаянно захотелось стукнуть его по морде. Остальные промолчали. По-видимому, они уже не обращали на него никакого внимания или, возможно, не хотели с ним, болваном, связываться. Кулаки у него крепкие.
Почему я так люто возненавидел Барабана? И сам объяснить не могу. Может быть, вот за эту бесстыжую самоуверенность.
Если бы при мне задели честь другой женщины, я бы тоже возмутился. Но вряд ли бы дело дошло до открытого протеста. А Майя Владимировна Саратова для меня — исключительная личность. Пусть она старше меня лет на пять или шесть, дело в конце концов не в этом. Я никому не позволю говорить о ней плохо.
— Брешешь ты! — сказал я, повернувшись к бригадиру. — Вот уж грязная брехня то, что ты сейчас сболтнул.
Протест у меня, вообще-то говоря, получился довольно ребячливый. Однако я не предполагал, какой эффект он вызовет.
Барабан подскочил ко мне.
— Это ты, сосиска в молочном возрасте, сомневаешься насчет моих слов?
Оскорблять он умел. Теперь у меня не оставалось никакой возможности к отступлению. Я сразу понял, что сегодняшняя стычка определит наши отношения на все будущие времена. Мне захотелось крикнуть ему в лицо какую-нибудь грубость, но я сдержался.
— Сознайся, — по возможности миролюбиво проговорил я, — большое свинство говорить так о женщине. Тем более, и ты это знаешь, ее некому защищать.
Когда-то Задняя Улица говорил кому-то по телефону, я случайно подслушал, что года два назад муж Саратовой погиб при взрыве.
Бригадир посерел от злости; наверное, я на больную мозоль его наступил.
— За каким чертом, безмозглый парень, ты суешься не
