Глава 6
Весь этот год животные работали как каторжные. Но они были довольны своей работой. Они не щадили ни усилий, ни жертв, прекрасно сознавая, что все, что они делают, идет на благо им же и их потомкам, а не шайке бездельных и вороватых людей.
Всю весну и все лето они работали по 60 часов в неделю, а в августе Наполеон объявил, что придется работать и после обеда по воскресеньям. Этот труд был чисто добровольный, но за прогул всякому животному уменьшали вдвое его паек. И то часть работы приходилось оставлять несделанной. Урожай выдался не такой хороший как в прошлом году и два поля, которые должны были быть засеяны в начале лета корнеплодами, остались не засеянными, так как вспашка не была закончена во-время. Можно было предвидеть, что предстоящая зима будет тяжелой.
С мельницей встретились неожиданные трудности. На ферме имелась хорошая известняковая каменоломня, а в одном из строений было найдено вдоволь песка и цемента, так что все строительные материалы были налицо. Но задача, которую животные сперва не могли разрешить, была в том, как разбить камень на куски подходящего размера. Казалось, это можно было сделать лишь при посредстве кирок и ломов, которых ни одно животное не могло употреблять, так как ни одно из них не умело стоять на задних ногах. Только после нескольких недель тщательных усилий кто-то додумался до правильной мысли, а именно — использовать силу притяжения. Огромные валуны, слишком большие, чтобы их можно было употреблять в таком виде, были разбросаны по всей каменоломне. Животные окручивали их веревками и затем все заодно — коровы, лошади, овцы, все животные, которые могли взяться за веревку (даже свиньи иногда принимали участие в эти критические минуты) — втаскивали их с удручающей медленностью вверх по склону на верх каменоломни, откуда их сбрасывали вниз — там они разбивались на куски. Перевезти уже разбитый камень было сравнительно просто. Лошади отвозили его в телегах, овцы тащили отдельные куски, даже Манька и Вениамин впряглись в старый шарабан и вложили свою долю труда. К концу лета было припасено достаточно камня, и началась постройка под надзором свиней.
Но это было медленное, трудное дело. Требовался, бывало, целый день изнурительного труда, чтобы втащить один валун наверх, а иногда он не разбивался, когда его спихивали вниз. Ничего бы не вышло, если бы не Боксёр, сила которого, казалось, равнялась силе всех остальных животных вместе взятых. Это он натуживался и останавливал валун каждый раз, когда тот начинал скользить и животные вскрикивали в отчаянии, потому что их тянуло вниз. Вид его, когда он, прерывисто дыша, цепляясь копытами за землю, с огромными боками, лоснящимися от пота, пядь за пядью карабкался вверх, вызывал у всех восхищение. Кашка иногда предостерегала его, чтобы он не перенапрягался, но Боксёр не слушал ее. Его два лозунга — «Я буду трудиться еще пуще» и «Наполеон всегда прав» — казались ему достаточным ответом на все проблемы. Он условился с петушком, что тот будет будить его по утрам не на полчаса, а на три четверти часа раньше. А в свободное время, которого в эти дни было немного, он отправлялся один к каменоломне, подбирал разбитые камни и тащил их к месту постройки мельницы без чьей-либо помощи.
Все то лето животным жилось не слишком плохо, несмотря на тяжелую работу. Если у них было и не больше корма, чем во времена Джонса, то по крайней мере его было и не меньше. То преимущество, что им надо было прокармливать лишь самих себя, а не содержать еще пять расточительных человеческих существ, было так велико, что понадобилось бы много неудач, чтобы перевесить его. И во многих отношениях их способ ведения дела был более продуктивен и сберегал труд. Такая работа, например, как выпалывание сорных трав, могла проделываться с тщательностью, которая недоступна была людям. Опять же, так как животные теперь не воровали, незачем было отгораживать пастбище от пахотной земли, и это означало большую экономию труда по поддержанию изгородей и калиток. Тем не менее, по мере того, как лето шло на убыль, начали ощущаться разные непредвиденные недохватки. Нужны были керосин, гвозди, веревка, сухари для собак, железо для подков — всё вещи, которых нельзя было производить на ферме. Позднее должны были понадобиться семена и искусственное удобрение, не считая разных инструментов и, наконец, машины для мельницы. Как достать все это, никто не мог приложить ума.
В одно прекрасное воскресное утро, когда животные собрались получать инструкции. Наполеон объявил, что он решил применить новую политику. Отныне Скотский Хутор заведет торговлю с соседними фермами — конечно, не с какими-нибудь коммерческими целями, а просто для того, чтобы обзавестись некоторыми насущными материалами. Нужды мельницы, сказал он, должны вытеснить все остальные соображения. Поэтому он договаривается о продаже стога сена и части текущего урожая зерна. А впоследствии, если понадобятся еще деньги, придется продавать яйца, на которые всегда есть спрос в Виллингдоне. «Куры, — сказал Наполеон, — должны приветствовать эту жертву, как свой специальный вклад в дело постройки мельницы.»
Еще раз животные ощутили смутное беспокойство. Никогда не иметь ничего общего с людьми, никогда не заниматься торговлей, никогда не употреблять денег — разве не таковы были самые первые постановления, принятые на первом же торжественном митинге после изгнания Джонса? Все животные помнили как принимались эти постановления, или по крайней мере так им казалось. Четыре поросенка, которые протестовали, когда Наполеон отменил митинги, робко подняли голос, но страшное рычанье собак быстро заставило их замолчать. Потом, как всегда, овцы затянули «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо», и мгновенное замешательство было заглажено. Наконец, Наполеон поднял ножку в знак молчания и объявил, что он уже обо всем распорядился. Ни одному из животных не нужно будет вступать в общение с людьми, что разумеется было бы весьма нежелательно. Все бремя он берет на себя. Некий г-н Уимпер, стряпчий, проживающий в Виллингдоне, согласился быть посредником между Скотским Хутором и внешним миром и будет заезжать на ферму по понедельникам утром за инструкциями. Наполеон закончил речь обычным возгласом: «Да здравствует Скотский Хутор!» и после того как был спет «Скот английский», животных распустили.
Позже Фискал обошел ферму и успокоил животных. Он заверил их, что постановление против торговли и употребления денег никогда не проводилось и даже не вносилось. Это было чистейшее воображение, источник которого надо, вероятно, искать в ложных слухах, распространявшихся Снежком. Некоторые животные все еще немного сомневались, но Фискал лукаво спросил их: «Уверены ли вы, товарищи, что все это вам просто не приснилось? Есть у вас какой-нибудь письменный след такого постановления? Записано ли оно где нибудь?» И так как было несомненно, что ничего подобного письменно не существовало, то животные убедились в своей ошибке.
По понедельникам г-н Уимпер стал заезжать на ферму, как было уговорено. Это был маленький, лукавого вида человечек с бакенбардами, мелкий стряпчий по профессии, но достаточно сметливый, чтобы сообразить раньше других, что Скотскому Хутору понадобится комиссионер и что комиссия будет стоющая. Животные следили за его прибытием и отбытием не без страха и по возможности избегали его. Тем не менее вид Наполеона, который на своих четырех ногах отдавал распоряжения стоявшему на двух ногах Уимперу, возбуждал их гордость и отчасти примирял их с новым порядком. Их отношения с человеческим родом были теперь не совсем такие как прежде. Люди ничуть не меньше ненавидели Скотский Хутор теперь, когда он процветал; по правде, они ненавидели его больше, чем когда-либо. Для каждого человека убеждение, что рано иди поздно Скотский Хутор обанкротится а главное, что мельница провалится, являлось символом веры. Они встречались в кабаках и при помощи диаграмм доказывали друг другу, что мельница должна обрушиться, а если и устоит, то не будет работать. И все же невольно они стали проявлять некоторое уважение к успешному ведению животными своих дел. Одним из признаков этого было то, что они стали называть Скотский Хутор ею настоящим именем и перестали делать вид, что он называется Барский Хутор. Они перестали также защищать Джонса, который отказался от надежды отвоевать ферму и переселился в другие края. Иначе как через Уимпера, между Скотским Хутором и внешним миром все еще не было сношений, но все время ходили слухи, что Наполеон собирается заключить деловое соглашение либо с г-ном Пилкингтоном из Лисьего Заказа, либо с г-ном Фридрихом из Скудополья, но ни в коем случае не с обоими одновременно.
Примерно в это же время свиньи внезапно перебрались в фермерский дом и поселились там. Опять животным припомнилось постановление против этого, проведенное в самом начале, и опять Фискалу удалось убедить их, что это не так. Совершенно необходимо, говорил он, чтобы у свиней, на которых лежит весь умственный труд на ферме, был спокойный уголок для работы. Достоинству Вождя (ибо в последнее время он стал говорить о Наполеоне, как о «Вожде») больше подобает жить в доме, чем в обыкновенном хлеву. Все же некоторые животные всполошились, услыхав, что свиньи не только едят на кухне и пользуются гостиной для отдыха, но и спят в постелях. Боксёр отмахнулся, как всегда, своим «Наполеон всегда прав!», но Кашка, которой казалось, что она помнит определенное правило против постелей, пошла в глубину сарая и пыталась разобрать начертанные там Семь Заповедей. Увидя, что она может прочесть только отдельные буквы, она позвала Маньку.
