Надим скептически усмехнулся: «Ишь, какой самоуверенный!» Однако отдал должное хладнокровию и мужеству Таруси. Доверять друг другу они не доверяли, но все-таки прониклись взаимной симпатией, как люди со схожими характерами.
Надим ушел, Таруси попросил принести чашку кофе и закурил. Ему надо было подумать. Он испытывал сейчас противоречивые чувства. С одной стороны, он может быть доволен собой. Помимо своей воли он оказался в центре внимания. Даже такие влиятельные люди, как Надим, оказывают ему знаки уважения. Этому можно было бы только радоваться: такие визиты поднимают его авторитет и в глазах других людей. С ним будут больше считаться. Но, с другой стороны, это внимание к его персоне одновременно и настораживает. Всякий знает: Надим никого не навещает просто так, без цели. Он бывал у тех, кто искал его покровительства, чтобы оказать им моральную, а если нужно, и материальную поддержку. Хотя его власть распространялась в основном на квартал Шейх Захир, он нуждался в надежных людях и в других районах города, чтобы и там иметь свои опорные пункты. Более всего ему нужна была поддержка в стане своего врага — в порту. Вот поэтому-то он и обратил свой взор на Таруси: более подходящей кандидатуры, чем Таруси, трудно сыскать.
Совсем недавно он тут, а как прочно сумел закрепиться, и безо всякой посторонней помощи. Салих вот попробовал его сковырнуть, да очутился в море. А теперь Таруси еще и великодушие проявил к своему противнику: сам попросил выпустить Салиха из тюрьмы — назло Абу Рашиду.
Но только Таруси не хочет быть игрушкой в чужих руках. «Нет, на такую роль я не соглашусь. Пусть они лучше сами разбираются между собой. Я не примкну ни к тому, ни к другому лагерю. У меня есть своя пристань. В ней я дождусь своего часа, когда наконец смогу отчалить и снова выйти в море. А пока подождем: я рядом с морем. Верен ему и за него готов выдержать любой бой. За него, а не за Абу Рашида или Мазхара. Ведь я моряк, а не какой-нибудь подонок вроде Салиха Барру».
Таруси вышел из душной кофейни и сразу опьянел от свежего соленого запаха моря. Он долго, неотрывно смотрел в море, туда, за линию горизонта, за которой осталась его прошлая жизнь. Жизнь, полная странствий, приключений, счастья. Сумеет ли он возвратить ее? Вот главный для него вопрос. Вот мысль, которая постоянно преследовала его. И если раньше она сверлила голову, то теперь настойчиво стучала молотом в мозгу, властно требуя ответа.
ГЛАВА 8
А ответ было дать нелегко. Будущее окутано туманом неизвестности. Таруси верил, что вернется на море. Но когда именно — этого он не знал. Он мог только сказать, когда кончилась та трудная, но полная романтики жизнь. Таруси никогда не забудет того страшного дня. В тот день затонула его «Мансура», которая покоится теперь на дне моря. Было ему тогда сорок пять… Все его звали не иначе как капитаном. На своей «Мансуре» из Сирии он возил зерно на Кипр, в Александрию, Хайфу, Яффу, а из Румынии вез лес, пиломатериалы в Сирию, Ливан и Палестину. Средиземное море было его родным домом. Он знал его, как знает проводник в пустыне каждую дорожку, каждый колодец. В компасе он не нуждался — для ориентации есть звезды. И языков иностранных он тоже не знал. Обходился родным арабским. Во всю стену каюты — но только для украшения — висела огромная красивая карта, которую он выменял у моряка-итальянца за бочонок вина. Проложить курс и ориентироваться в море он прекрасно мог и без карты. Расстояние от одного порта до другого он знал наизусть, но измерял его не милями, а временем — столько-то часов ходу. Скорость он тоже умел определять безошибочно, на глаз. Поднимет ладонь вверх и скажет, откуда и с какой силой дует ветер, и даже мог предсказать изменения в направлении ветра. А по дрожанию палубы под ступнями ног определял приближение шторма.
Он умел идти на риск и знал, когда можно рисковать. К морю относился не просто с уважением, а с каким-то благоговением. Считал большим грехом, например, плевать в море.
«Вот оно царство бескрайнее! Самое богатое, самое могущественное!» — восклицал он, широко разводя руками, словно поклоняясь своему единственному идолу.
А когда налетал вдруг ветер, он словно пьянел.
«А ну, ребята! — кричал он возбужденно. — Ставьте все паруса! Все до одного!»
«Может, капитан, не все? Ветер и так хороший».
«Сам вижу, что хороший. Потому и надо поднять все паруса — такой ветер не часто бывает. Он ведь капризный и непостоянный, как женщина. А если женщина вам подмигнула, неужто вы пройдете мимо и останетесь равнодушны?»
Он вглядывается вдаль и уже разговаривает не с моряками, а будто исповедуется перед своим божеством — морем.
«Иногда я и сам себя не пойму. Вроде человек твердый, а люди говорят, мягкий. Одни говорят — щедрый, другие — жадный. До сих пор не знаю, верю я в бога или не верю. Пью, гуляю, наслаждаюсь жизнью, грешу напропалую, но в то же время хочу, чтобы все грехи мне отпустили. Я никогда не плюю в колодец, из которого люди пьют. А о море и говорить не стоит — оно нас кормит. И не было ни одной женщины, которой я не оставил бы после проведенной у нее ночи букет цветов. Всему меня научило море. Оно учит всех людей. Нет школы лучше. Кто уж в ней не выучится, тот неучем и умрет».
Таруси и в самом деле чувствует себя прилежным учеником, который добровольно заточил себя в стенах школы, променяв все радости жизни на учебу, на познание мудрости жизни.
А ночью и в часы рассвета он, как часовой, ходит по палубе, заглянет в каждый угол, проверит паруса, спустится в трюм, зайдет в кубрик, где спят матросы, — может, кому плохо: для них он все равно что отец.
Да и сами моряки не раз признавались Таруси:
— Ты для нас и отец и старший брат. И мы любим тебя, как родного.
— Ну, раз у меня нет детей, выходит — вы мои дети, — отшучивался Таруси.
— А почему, капитан, ты не женат?
— Да так уж получилось… Когда надо было жениться, боялся расстаться с холостяцкой жизнью, а когда холостяцкая жизнь надоела, вроде и жениться уж поздно. Наверное, и женщины нет такой, которая могла бы меня удержать около себя. Есть и еще причина. Семья для моряка, по-моему, только обуза. Уходишь в море, как солдат на войну. Не знаешь, вернешься ли. А сколько моряки оставили вдов и сирот? От одной этой мысли сердце кровью обливается. Вот и боялся обзаводиться семьей. А если уж быть откровенным, то просто не сумел поймать в свои сети хоть одну женщину.
— Это ты скромничаешь, капитан! А Мария?
— Она не хочет выходить за меня замуж.
— Ну есть, наверное, и другие. Говорят, у тебя чуть не в каждом порту зазноба имеется.
— Кто говорит?
— Да ладно, капитан, чего скрываешь? Все моряки говорят.
— А вы-то сами святоши, что ли? У вас разве нет никого?
— Аллах не дал. Мы ведь все равно что божьи странники.
— Врите, врите! У моряка, говорят, в каждом порту и свой маяк и свой кабак.
— Есть, да не у всех.
— Может, не у всех, но у большинства. Уходит моряк из дому на несколько месяцев, дышит морем, и один только запах моря пьянит моряка, как вино. От него кровь начинает бурлить. Чувствуешь себя настоящим мужчиной. Кто его может за это осудить? Была бы у меня жена, я бы сказал ей: не надо говорить детям много хороших слов об отце, скажи им только, что он был смелым и честным. И это сущая правда. Пусть и они будут такими!
— А могут и не стать такими!
— Не станут? Значит, это не мои дети. Моряк плавает, плавает, а жена-то не святая: ждет, ждет — да и согрешит однажды…
Моряки хохочут.
— Это ты брось, капитан! Хочешь, чтобы мы не верили нашим женам?
— Боже сохрани, ребята! Я же не о вас, а вообще о моряках. Вы у меня, прохвосты, знаете, как умаслить своих жен. Пока вы плаваете, силы для них копите, да еще и подарки привозите. И правильно делаете. Любите своих жен, любите свои семьи. Семья — это радость!
Таруси говорит искренне, с теплотой и даже с нежностью в голосе. Вообще-то он не любит распространяться на эту тему, тем более рассказывать о своей личной жизни. Но в такие минуты, минуты откровенности, когда он и впрямь среди своих моряков чувствовал себя, как в родной семье, мог предаться и воспоминаниям. Человек он был добрый, даже щедрый, часто выручал моряков, когда они попадали в стесненные обстоятельства. Многие думали, что он из состоятельной семьи. Но детство у Таруси было тяжелее, чем у многих моряков. Вырос он, можно сказать, в порту. Проводил там целые дни, доставлял немало хлопот родителям. То убежит с занятий в школе, то подерется с мальчишками, то заплывет далеко в море. Отец, чтобы утихомирить сорванца, привязывал его к столбу во дворе и оставлял там стоять на целый день. Его добрым ангелом-хранителем была старшая сестра Фатма. Сколько раз она избавляла его от этого позора. Подкармливала, баловала, как могла, иногда и денег незаметно сунет в руку. Мухаммед любил ее, как мать. Потом она вышла замуж и уехала в Триполи. Они стали видеться редко. А когда умерли родители, еще больше отдалились друг от друга. У каждого своя жизнь. Ведь недаром говорят: с родителями умирает и семья. Старая семья исчезает, появляются новые. Таков закон жизни.
