И тут снова появилась муха, на несколько секунд зависла над головой Клиффа, после чего осуществила безупречную посадку ему на переносицу.
— Свободу птицам!
Марти посмотрел на свою руку, не веря, что он действительно прикован к этому грязному типу, на котором от жара юпитеров потек грим. Затем он схватил графин с водой, стоявший между ними на столике, и, как будто пытаясь прихлопнуть муху, изо всех сил ударил им Клиффа в лицо. Вода и кровь брызнули во все стороны. В кулаке Марти осталась ручка от графина.
— Трахал я в задницу этих птиц, — высказался он, — а заодно и дыру в озоновом слое!
Дежурный менеджер появился в камере с разинутым от изумления ртом, наушники болтались у него вокруг шеи.
Клифф закрыл ладонью свой разбитый нос. Кто-то в публике начал свистеть. И я понял, что мы пропали. Марти сделал именно то, чего на такой передаче, как у нас, делать было нельзя ни в коем случае. Он потерял связь с аудиторией.
В галерее разом зазвонили все телефоны, как будто хотели почтить память моей чудесной карьеры, ныне отправившейся прямым ходом в канализацию.
Студийная муха снова появилась на всех мониторах, совершила круг почета и с достоинством удалилась.
* * *
— Я такая дура, — сказала Сибхан через пару часов, сидя в опустевшей галерее. — Это все из-за меня. Не нужно было приглашать его. Я могла бы и догадаться, что он хочет использовать нас и отчебучить что-нибудь в этом духе. Он ведь всю жизнь был эгоистичным ублюдком. Ну зачем я это сделала? Хотела произвести на всех впечатление. И вот видишь, что произошло.
— Ты совсем не дура, — успокоил ее я. — Это Марти повел себя как дурак. Клифф — замечательный гость. Несмотря на то, что произошло, он и продолжает оставаться замечательным гостем.
— Что же теперь будет? — спросила она и вдруг показалась совсем молоденькой. — Что с нами сделают?
Я покачал головой и содрогнулся.
— Скоро мы об этом узнаем. — Я уже устал думать на эту тему. — Давай уйдем отсюда.
Я отослал Марти домой, тайком выведя его через запасный выход, где ждало такси, и предупредил, чтобы он ни с кем не разговаривал. Пресса растерзает его на куски — в этом можно не сомневаться. Меня больше беспокоило, что наше начальство сделает с ним. Точнее, с нами. Я знал, что им нужно «Шоу Марти Манна». Но вряд ли оно им нужно до такой степени.
— Уже так поздно, — сказала Сибхан, когда мы зашли в лифт. — Где бы мне поймать такси?
— А где ты живешь? — поинтересовался я.
Мог бы и сам догадаться, что она назовет Кэмден-Таун. Она просто должна была жить в одном из этих рабочих районов, которые колонизовали люди в костюмах. Это было не так уж и далеко от нашего домика возле Хайбери-Корнер. Мы жили на разных концах одной и той же улицы. Но дом Сибхан был на том конце Кэмден-роуд, где стремились к богемной жизни, а я жил на том конце, где мечтали об окраинах.
— Я могу тебя подбросить, — сказал я.
— Что, неужели на твоей «Эм-Джи-Эф»?
— Естественно.
— Суперски!
Мы рассмеялись, впервые за много часов, хотя я толком не мог понять почему, и спустились на лифте на подземную стоянку, где в совершенном одиночестве стоял маленький красный автомобиль. Было поздно. Почти два. Я посмотрел, как она ловко скользнула в машину и уютно устроила под приборной доской свои ноги.
— Я не собираюсь больше говорить об этом, — сказала она, — но я бы хотела поблагодарить тебя за сегодняшний вечер, за то, что ты не рассердился на меня. Спасибо.
Это было вежливое извинение за что-то такое, за что ей вовсе не нужно было извиняться. Я посмотрел на ее бледное ирландское лицо и впервые понял, как сильно она мне нравится.
— Не дури, — сказал я, быстро включив зажигание, чтобы скрыть свое смущение. — Мы ведь с тобой сражаемся по одну сторону баррикады, верно?
Была теплая летняя ночь, тот час, когда на улицах меньше всего машин. Двадцать минут спустя мы проехали мимо закрытого ставнями оптового рынка, трусливо жмущихся друг к дружке иностранных забегаловок и барахолок с гротескно-преувеличенными вывесками — гигантские ковбойские сапоги, плетеные кресла для великанов и грандиозные виниловые плиты нависали над улицей, как неудачные галлюцинации от плохого наркотика. Когда-то мы с Джиной по субботам ездили сюда за покупками. Это было так давно…
Сибхан говорила мне, куда ехать, пока мы не остановились у большого белого особняка, который давно уже разделили на квартиры.
— Ну что ж, — сказал я, — спокойной ночи.
— Спасибо за все, — повторила она.
— Пожалуйста.
— Слушай, вряд ли я сейчас смогу заснуть. После сегодняшнего-то. Может, хочешь зайти выпить?
— Если я выпью, то, наверное, не засну, — сказал я, проклиная себя за то, что разговариваю как пенсионер, которому нужно бежать домой, в свое гнездышко, где его ждут теплое какао и клеенка под простыней.
— Точно? — спросила она, и мне до смешного польстило, что в ее голосе прозвучало легкое разочарование. Кроме того, я знал, что второй раз предлагать она не станет.
«Отправляйся домой, — приказал мне внутренний голос. — Откажись с вежливой улыбкой и немедленно отправляйся домой».
И может быть, я так бы и поступил, если бы она мне чуть меньше нравилась.
Может быть, я так бы и поступил, если бы вечер выдался не такой трудный.
Может быть, я так бы и поступил, если бы мне не должно было вскоре исполниться тридцать.
Может быть, я так бы и поступил, если бы ее ноги были на пару дюймов короче.
— О'кей, — небрежно хмыкнул я. — Звучит неплохо.
Сибхан бросила на меня быстрый взгляд, и спустя мгновение мы уже целовались. Она обхватила меня руками за шею и тянула за волосы маленькими нетерпеливыми пальчиками. «Странно, — подумалось мне. — Джина никогда так не делает».
5
Ребенок меняется моментально. Стоит отвернуться буквально на пару секунд, а когда поворачиваешься обратно, он уже успел превратиться в кого-то другого.
Я помню, как Пэт в первый раз по-настоящему улыбнулся. Он был маленьким, толстеньким, лысеньким человечком, миниатюрным Уинстоном Черчиллем в ползунках, и хныкал, потому что у него резались зубки. Тогда Джина натерла его больные десны шоколадом, и он моментально перестал плакать, и улыбнулся нам. Широкой, открытой, беззубой улыбкой, как будто только что открыл самый интересный секрет в мире.
И я помню, как он в первый раз пошел. Он держался за ручку своей желтой пластиковой коляски и, как обычно, раскачивался из стороны в сторону, будто попал в сильный шторм, а потом внезапно отцепился от опоры. Его толстенькие ножки высовывались из памперса и яростно топали, чтобы догнать убегающие вперед голубые колеса коляски.
Он опрометью вылетел из комнаты, а Джина рассмеялась и сказала, что он похож на бизнесмена, который боится опоздать на деловое свидание.
Но я совершенно не помню, когда его игры изменились. Я не знаю, как произошел переход от игрушек младенца, только начинающего ходить, — пожарных автомобильчиков и видеокассете Почтальоном Пэтом, — к этому маниакальному увлечению «Звездными войнами». Это была одна из тех перемен, которые случились, когда я на него не смотрел.
Еще вчера он бредил говорящими животными, а сегодня у него на языке только Звезды Смерти и световые мечи.
Если бы мы ему разрешали, он бы смотрел «Звездные войны» дни и ночи напролет. Но мы ему не разрешали, точнее, Джина ему не разрешала, так что, когда телевизор был выключен, он часами играл со своей коллекцией персонажей «Звездных войн» и серых пластмассовых звездолетов или прыгал на диване, размахивая световым мечом и бормоча себе под нос фразы из сценария Джорджа Лукаса.
Казалось, еще совсем недавно Пэт ни от чего не получат такого удовольствия, как от набора игрушечных домашних животных — «зивотных», как он говорил. Он сидел в ванне, белокурый ангелок с белой пеной в волосах, и водил парады из коров, овец и лошадей вдоль бортика, мыча и блея, пока вода в ванне не становилась прохладной.
— Я купаюсь, — заявлял он, — дай моих зивотных!
Теперь эти «зивотные» лежали в углу его комнаты, а он вел бесконечную межгалактическую борьбу добра со злом.
Это было очень похоже на те игры, которые я помнил со времени своего детства. А иногда фантазии Пэта о храбрых рыцарях, злобных полководцах и пленных принцессах казались отзвуками давно минувших дней, точно он пытался воссоздать что-то драгоценное, уже навсегда утраченное.
* * *
Сибхан спала как человек, привыкший жить в одиночестве.
Она сразу же заняла середину кровати и, беспокойно ворочаясь, то и дело раскидывала свои веснушчатые конечности во все стороны. Иногда она перекатывалась на свой край и забирала с собой мою часть пухового одеяла. Я лежал, не смыкая глаз и уцепившись за кусок простыни размером с носовой платок. В комнате постепенно начинало светать.
