1. КРест и ночь (Ночь чувств)
§ 1. Различия в характере символов: «символ» и «космическое проявление»
Прежде всего зададимся вопросом, являются ли Крест и Ночь символами в одном и том же смысле. Ведь само понятие «символ» используют по-разному.
Иногда его понимают очень широко, подразумевая под ним нечто чувственное, когда имеется в виду нечто духовное, или нечто известное из естественного опыта, в то время как указывается на нечто неизвестное, возможно даже, из естественного опыта не выводимое. В этом широком смысле Крест, как и Ночь, может быть назван символом. Но если учитывать разницу значений образа и знака, то противоречие будет очевидно. Образ – понятый как подобие – указывает на то, чему что-либо уподобляется благодаря внутренней близости. Тот, кто смотрит на подобие, будет от него непосредственным образом отослан к первоисточнику, который сумеет узнать в подобии или откроет для себя благодаря сходству подобия с первоисточником. Между знаком же и тем, на что он указывает, не должно быть никакого внутреннего соответствия. Их соотношение устанавливается путем произвольного решения. О решении обозначить нечто таким-то знаком необходимо знать заранее, чтобы знак был понятен.
Очевидно, что Крест не является образом в собственном смысле слова. (Даже если называть его аллегорией, это в любом случае означает не больше, чем «символ» в вышеописанном широком смысле слова: нечто наглядное, указывающее на некий смысл, находящийся за его пределами.) Между Крестом и страданиями не существует непосредственной близости, но нет также и произвольно установленного знакового отношения. Определенным значением наполняет Крест его история. Это не просто «естественный предмет», но «инструмент», созданный рукой человека и использованный им для конкретной цели. Будучи инструментом, он сыграл в истории роль, значение которой ни с чем не сравнимо. Об этой роли знает каждый живущий в христианском культурном пространстве. Поэтому от своего зримого образа Крест ведет непосредственно к той полноте смыслов, которая с ним связана. Так что это знак, но такой, который не закреплен искусственно за неким смыслом, а истинно подобает этому смыслу, судя по его роли и истории. Видимый образ Креста (пересечение горизонтали и вертикали) указывает на перекрестную связь смыслов, которой он соответствует. И связь эту можно назвать отличительным знаком.
Напротив, Ночь является чем-то естественным: игрой света, покрывающей нас и все вещи вокруг. Она не «предмет» в собственном смысле: она не находится напротив нас и не стоит сама на себе. Она также не является «образом» в том смысле, в котором под этим словом подразумевают видимый образ. Она невидима и безобразна. И все же мы ее воспринимаем, она нам даже более близка, чем прочие вещи и образы, она намного теснее связана с нашим бытием. Как свет заставляет вещи со всеми их видимыми свойствами проявляться, так ночь «поглощает» их и грозит поглотить и нас вместе с ними. То, что в ней исчезает, не превращается в ничто: оно продолжает существовать, но неясно, невидимо и безобразно, как и сама ночь, или же остается в качестве тени и призрака, а потому таит угрозу. При этом нашему бытию угрожают не только скрытые в ночи внешние опасности – оно внутренне поражено самой ночью. Она отбирает у нас власть над чувствами, тормозит движения, парализует наши силы, изгоняет нас в одиночество, превращает нас самих в привидения и тени. Она как предчувствие смерти. И все это имеет не только жизненное, но и душевно-духовное измерение.
Космическая ночь действует на нас подобно тому, как действует «ночь» в описанном выше значении. И наоборот: то, что производит в нас такое же действие, как и космическая ночь, называется ночью в описанном выше смысле. Однако прежде, чем мы попытаемся понять это Нечто, нужно уяснить себе, что и у космической ночи двойной лик. Ночи темной и ужасной противостоит «освещенная луной волшебная ночь», залитая мягким нежным светом. Она не поглощает вещи, но высвечивает их ночной облик. Все жесткое, острое, резкое здесь приглушено и смягчено, здесь раскрываются те черты, которые никогда не проступают при дневном свете. Здесь слышны те голоса, что заглушаются дневным шумом. И все же не только лучезарная, но и темная ночь имеет свои преимущества. Она прекращает спешку и шум дня, приносит покой и мир. Все это отражается и на душевно-духовной сфере. Существует ночная мягкая ясность духа, когда он, свободный от ярма дневных забот, расслабленный и одновременно сосредоточенный, оказывается вовлеченным в глубинные взаимосвязи жизни и себя в ней, естественного и сверхъестественного миров. Мирность ночи таит глубокий благодатный покой.
Обо всем этом необходимо помнить тем, кто хочет понять ночную символику св. Хуана де ла Круса. Из свидетельств о его жизни и из его стихов нам известно, что он был сверхвосприимчив к космической ночи со всеми ее оттенками. Он проводил часы напролет у окна с открывающейся взгляду широкой перспективой или на воздухе под открытым небом. Св. Хуан нашел для ночи такие слова, которых не смог превзойти ни один певец ночи:
Душа уподобляет возлюбленного:
Когда мыслитель Хуан говорит в своих творениях о ночи, за этим стоит вся полнота смыслов, которые заключены в слове «ночь» для поэта и всех остальных. Поскольку это символ, мы попытались передать его несколькими чертами, но отнюдь не исчерпали всех значений. Теперь попробуем показать, что, собственно, должно быть выражено с помощью этого образа. Хуан весьма подробно это описывает, и нам еще предстоит к его описанию вернуться. Предварительно, при первом приближении, бросается в глаза своеобразие данных символических отношений. Мистическую Ночь нельзя путать с космической. Она не наступает на нас извне, но имеет свой источник в душе и овладевает только той единственной душой, в которой зарождается. Однако воздействие, оказываемое ею на души, сравнимо с воздействием космической ночи. При ней исчезает внешний мир, как если бы она наступила снаружи при ярком свете дня. Она погружает душу в одиночество, пустыню и ничто, сковывает ее силы, пугает скрывающимися в ней опасностями и ужасами. Но и здесь есть ночной свет, заключающий глубоко внутри новый мир и одновременно освещающий мир внешний, так что он снова возвращается к нам, но в совершенно измененном виде.
Теперь попробуем показать отношения космической и мистической Ночи, насколько это возможно на основании первых вводных соображений. Очевидно, речь здесь идет не о знаковых отношениях, не о чем-то установленном произвольно и извне, а также не об изначально заданном и развившемся исторически отношении, как в случае с отличительным знаком. Речь, скорее, идет о далеко идущем внутреннем созвучии, позволяющем в обоих случаях использовать одно и то же наименование. Когда говорят о ночи как символе, тем самым хотят сказать, что это понятие, в первую очередь, относится к космической ночи, а с нее может быть перенесено и на мистическую Ночь, чтобы через известное и близкое прийти к неизвестному и труднодоступному, похожему на него. Но речь здесь идет не об отношении подобия: одно не подобно другому. Скорее, имеет смысл говорить об отношении символического выражения, которое существует между чувственным и духовным: как строение лица и смена различных эмоций на нем являются выражением душевного своеобразия и внутренней жизни, так раскрывается в природном духовное и даже Божественное.
Существуют изначальная общность и объективное единство, которые делают чувственное способным познать и принять духовное. От образного соотношения остается только «близость» – однако та близость, при которой «одинаковое» в природном и духовном не становится очевидным, а лишь обозначается некоторыми схожими чертами. Символическое выражение отличает от образного соотношения не только недостаточное подобие, но и тот факт, что мы имеем дело не с «изображаемым», которое обладает четко обозначенными чертами. В этом же заключается и противоположность символического выражения мимическому: когда определенному изменению лица, которое художник может повторить при помощи карандаша или кисти, соответствует такой же духовный процесс. Ночь же, как космическая, так и мистическая, есть нечто безобразное и неопределенное, что лишь брезжит в полноте смысла этого слова, но им отнюдь не исчерпывается. В ней заключены вся мировая перспектива и состояние бытия. Именно в этом и обнаруживается общее: в факте и самобытности мировой перспективы и состояния бытия. В обоих случаях есть нечто неопределенное и все же достаточно четкое, чтобы одно могло быть замещено другим и служило переходом от одного к другому, не в произвольном выборе или запланированном сравнении, но в символическом опыте, который выходит на исконные связи и благодаря этому находит необходимое образное выражение понятийно невыразимому.
