понял, – с горечью ответил я. У меня не было в душе ненависти к этому человеку. Он здесь – такая же жертва, как и все мы.
5.
С каждой тонной песка, перевезённой мной на тележке, с каждым мускульным усилием на этой дурацкой стройке я всё больше проникался её величием. «Нет, в этом определённо что-то есть! Вот не будет нас, а Пирамида останется стоять. Изменится государственный строй, а она не шелохнётся».
Очищение от дурных страстей давалось мне нелегко. И всё-таки каждый день давал поводы для маленьких радостей. Закончили укладку фундамента. Ура! Я уже забыл, когда так радовался в последний раз. О той, другой жизни теперь вспоминалось лишь изредка. Она была какой-то серой и далёкой. Только то, что происходило сейчас, казалось осмысленным и правильным. Будущая Пирамида заслонила в моём сознании всё остальное. Я даже был теперь благодарен Сергею за то, что с помощью созданного им компьютерного вируса мы все оказались здесь.
«Нет, нет моих желаний. Ничего нет. Только она. Пирамида! Моя прелесть!».
Я умер от утраты способности к жизни 1 мая. Умирал с верой в то, что Пирамида во славу Великого человека будет достроена, поэтому расставаться с жизнью было легко.
Страх помещика Трофимова.
В П-ской волости Н-ской губернии проживал в своё время знатный помещик Павел Александрович Трофимов. Было у него имение в тысячу душ крепостных. Центром его являлась старая усадьба, построенная ещё в эпоху Екатерины Великой по проекту Растрелли. Если кто читал различную романическую литературу, тот должен знать, как протекала жизнь в таких богатых усадьбах: скука деревенской жизни разбавлялась различными охотничьими забавами; барская праздность и лень маскировалась хозяйственной предприимчивостью, хотя чаще всего речь шла лишь о показном увлечении сельским хозяйством.
Павел Александрович, как и многие помещики в окру́ге, одно время по модному тогда веянию пытался вводить в своём имении английские способы хозяйствования, но быстро охладел к предпринимательству. И им овладела обычная деревенская скука. Надо, однако, отметить, что при всех своих слабостях человек он был замечательный, но очень боязливый. Бывало, заберётся с утра в чулан и боится там, а чего – и сам не знает. Но особенно сильно он боялся Льва Толстого и Фёдора Достоевского, поэтому часто ездил к ним в гости.
Приезжает, значит, как-то раз ко Льву Николаевичу в Ясную Поляну. А знали друг друга они хорошо, поэтому общались между собой просто, запанибрата. Вот Павел Александрович и говорит:
– Ну что, брат Толстой?
А тот в ответ:
– Да как-то так всё.
– А нельзя ли попроще, Лев Николаевич?
– Проще? Проще простого! Надо быть проще! Кажется, дорогой Павел Александрович, Вы сами того не ведая натолкнули меня на очень важную мысль. Ведь я ищу смысл жизни, но никак всё не удавалось мне найти основной её принцип. И вот Вы мне его подсказали. А звучит он так: нужно стремиться жить проще! Опрощение! – вот идеал».
Лев Николаевич был так взволнован этим своим открытием, что даже забыл напоить гостя чаем. Но тот вовсе не обиделся. Постепенно Лев Николаевич пришёл в такой бурный восторг, что начал непроизвольно трясти бородой. Это так испугало Павла Александровича, что он, позабыв об угощениях, просто сбежал из Ясной Поляны. Далее он направился к Фёдору Михайловичу Достоевскому в Старую Руссу.
Здесь тоже приём был очень дружественный и такой же непосредственный. Павел Александрович по своему обыкновению поприветствовал старого друга такими словами:
– Ну, что, брат Достоевский?
А тот отвечал:
– Да как-то так всё.
– Что ж так?
– Да, вот третий месяц работаю над романом. Хочу описать в нём положительно прекрасного человека. Работа идёт трудно. Понимаете, Павел Александрович, мне гораздо проще изобразить характеры порочные, страстные и безудержные, чем чистые и неиспорченные.
– Федор Михайлович, вы скромничаете. Я являюсь давним почитателем Вашего таланта. И мне кажется, всё, что Вы пишете, просто прекрасно. Да, именно прекрасно. И этого уже достаточно, чтобы спасти мир.
– Прекрасно? То есть Вы хотите сказать, что красота спасёт мир! Отличная мысль! Просто великолепно. Пожалуй, я вложу её в уста своего героя. Роман, знаете ли, будет называться «Идиот».
– Обязательно прочту.
Но тут заходящее июньское солнце осветило лицо Фёдора Михайловича. Красные, бурые и алые блики заиграли на могучем лбе великого писателя. Это так испугало Павла Александровича, что он вынужден был бежать из Старой Руссы.
Так он и ездил, то к одному, то к другому, и всё время чего-то боялся. Боялся и днём, и ночью. И у нас есть тому документальные свидетельства. В архиве хранится значительная переписка Павла Александровича. Во многих письмах он даёт детальное описание своим фобиям. Вот, допустим, письмо, адресованное некоей помещице, жившей в соседнем имении:
«Милостивая государыня! В своём вчерашнем письме Вы известили меня, что по случаю именин Вашей племянницы у Вас готовится большой праздник. Вы созвали множество гостей и приглашаете также меня. Боюсь, однако, что не смогу Вас порадовать своим присутствием. На бал придут Достоевский и Толстой, а я их очень боюсь. И всё же Вас я боюсь ещё больше, поэтому, наверное, всё-таки приду.
Должен Вам сказать, что больше всего меня пугает, когда я представляю, как Вы щурите свои глаза и начинаете с улыбкой смотреть на меня. Мне всё кажется, что Вы леденящим душу своими добрыми нотками голосом скажете:
– Это всё Вы!
Я отвечу:
– Да, да, конечно, я!
– А вот и нет, вовсе не Вы.
– Нет, конечно, не я.
– Что Вы всё поддакиваете, значит и правда в чём-то виноваты?
– Виноват, исправлюсь.
– Ха! Ха! Ха!
Нет, положительно, это всё очень страшно. Вы знаете, что я вообще человек страхобоязненный. А как подумаю, что Вы меня так отчитываете, сразу становится не по себе. Приму, пожалуй, валерьянки – доктор Керженцев прописал. Нет, мне вообще, наверное, лучше уехать на лечение на воды. Ладно, там Толстой, его бороду вполне можно понять и объяснить страх перед ней. Достоевский тоже со своим мрачным юмором понятен. Но Вы пугаете по-другому, совсем необъяснимо и иррационально. Я путаюсь в мыслях от страха, когда Вас вижу. Я весь дрожу и готов упасть на колени. Я Вас боюсь!
P.S. Ужасно страшно жить в таком хаотически-гармонизированном мире, как наш».
Вот такое занимательное письмецо. Теперь вы увидели, дорогие читатели, в каком постоянном ужасе жил этот человек. Но, наверное, историю его на этом месте можно было бы уже закончить, если бы мы не боялись упустить дальнейших весьма важных обстоятельств жизни сего персонажа.
По своему обыкновению и привычке Павел Александрович в какой-то момент
