По выражению ее лица можно было подумать, что я попросил ее привести Керра Нейлора в наручниках и посадить его ко мне на колени. Она старалась быть вежливой, но то, о чем я ее просил, не сделала и не могла сделать. Тогда я отпустил ее и снова стал звонить по телефону. Через некоторое время у меня уже была пишущая машинка с бумагой и другими принадлежностями. После этого я вышея в общий зал, пересек его и, увидев, что дверь слева от кабинета Розенбаума открыта, вошел в комнату. Я захлопнул за собой дверь, подошел к стулу, стоявшему у края письменного стола, и сел. Комната была раза в два больше моей, но в ней было гораздо меньше свободного пространства из-за множества полок с досье. Эстер перестала печатать и повернулась ко мне. Свет, падавший из окна, проходя сквозь верхний слой ее прекрасных каштановых волос, создавал впечатление, будто у нее на голове была корона из блестящей шелковой сетки.
— Просто отвратительно, — сказал я. — Мистер Нейлор ест только овес и дробленую кору.
Улыбки я не удостоился, но она кивнула:
— Да, это всем известно. Вас должны были предупредить.
— Однако никто этого не сделал, включая вас. Вы сейчас очень заняты?
— Нет, мне надо написать еще восемь-девять писем. — Она взглянула на часы. — Сейчас только три часа.
— Хорошо, — я отклонился назад вместе со стулом, опираясь только на его задние ножки и держа руки в карманах, подчеркивая тем самым неофициальный характер разговора. — Давайте начнем, как обычно, по порядку. Сколько времени вы тут работаете?
— Три года. Точнее, два года и восемь месяцев. Мне двадцать четыре года, почти двадцать пять. Получаю пятьдесят долларов в неделю и печатаю со скоростью свыше ста слов в минуту.
— Блестяще. Какие три вещи вы не любите больше всего? Или меньше всего любите в вашей работе?
— Как вам сказать, — улыбки по-прежнему не было, но губы едва заметно шевельнулись. — Можно вас спросить?
— О чем угодно.
— Почему вы пригласили меня на ленч?
— Ну как вы хотите, честно?
— Конечно, я люблю откровенность.
— Я тоже. Один взгляд на вас, и меня будто всего парализовало, как во сне. Во мне боролись две стороны моей натуры. Одна, основная, дьявольская сторона хотела оказаться с вами наедине на острове. Другая сторона хотела написать поэму. Ленч был компромиссом.
— Неплохо, — сказала она с оттенком одобрения, но без энтузиазма. — Если уж говорить начистоту — будем взаимно откровенными, идет? Вы ведь хотели спросить меня об Уальдо Муре?
— Почему вы так решили?
— Почему? Боже мой! Да считайте, что вы по радио объявление сделали! Спросили о нем эту девицу, и всем все сразу стало известно.
— Ничего не поделаешь, так получилось. А что же я у вас хотел о нем спросить?
— Не знаю, спрашивайте, я к вашим услугам.
— Машинистка — это не ваше призвание, — сказал я восхищенно. — Вам надо было стать экспертом по кадрам, или президентом колледжа, или женой детектива. Вы совершенно правы, мне было бы трудно расспрашивать вас о Муре, не сказав о том, что мне уже удалось выяснить и какие у меня намерения. Поэтому я даже пробовать не стану. Вы с Муром были обручены, не правда ли?
— Да.
— Давно?
— Нет, всего около месяца, немного меньше.
— И конечно, его смерть была страшным ударом.
— Да.
— Не могли бы вы рассказать мне в общих чертах, что он был за парень?
— М-м, — она замялась. — Странный вопрос. Он был парнем, за которого я хотела выйти замуж.
Я кивнул.
— Для вас этого достаточно, — согласился я. — Но я знаю вас в общей сложности около двадцати минут, поэтому мне в этом деле ничего не ясно. Вы, конечно, понимаете, что этот разговор тет-а-тет. За мной не стоят власти, и то, что вы скажете, останется между нами. Он был женат раньше?
— Нет.
— Как долго вы его знали?
— Я встретила его вскоре после того, как он поступил сюда на работу.
— Каким он был — высоким, низким, красивым, уродливым, толстым, худым?..
Она открыла ящик письменного стола, достала сумочку, вынула оттуда кожаный бумажник, открыла его и передала мне фотографию.
Значит, она все еще носила фотографию с собой. Я внимательно стал ее рассматривать. На меня он не произвел впечатления: примерно моего возраста и телосложения, высокий лоб, пышная шевелюра, зачесанная гладко на затылок. Эту фотографию можно было поместить в каком-нибудь рекламном издании: эдакий покупатель, занятый поисками моторных лодок, — если бы не подбородок, который скашивался к шее слишком резко.
— Спасибо, — сказал я, возвращая фотографию. — Значит, он в самом деле не разыгрывал перед вами спектакль, а действительно собирался на вас жениться. У него довольно привлекательная внешность. Думаю, такое же мнение сложилось у тех, кто его знал.
— Да, каждая женщина, которая его видела, испытывала к нему интерес. В нашей фирме не было девушки, которая не была бы счастлива заполучить его.
Я посмотрел на нее неодобрительно. Такого вульгарного хвастовства я не ожидал услышать от моей мисс Ливси. Однако я никогда не думал, что у нее нет недостатков. Я продолжал разговор:
— Должно быть, многие пытались за ним увиваться? Если, конечно, вы не возражаете против того, что девушки тоже могут ухаживать?
— Конечно, они могут. И ухаживали.
— Это не раздражало его?
— Нет, ему это нравилось.
— А вас это не раздражало?.
Она улыбнулась. Правда, улыбка эта не была в точности той, какую имел в виду Розенбаум. Я улыбнулся в ответ.
Она спросила:
— Теперь мы подошли к главному, правда?
— Не знаю, — ответил я. — Разве подошли?
Произнеся эти слова, она прикусила губу.
— Это было глупо, — заявила она. — Нет, я не думаю, что сходила с ума. В чем-то это доставляло мне удовольствие, а в чем-то нет. Продолжайте.
Я вынул руки из карманов и, сцепив их за головой, стал ее рассматривать.
— Я бы очень хотел продолжать, мисс Ливси, если бы я знал, в какую сторону двигаться. Попробуем войти в другую дверь. Была ли у вас какая-либо причина предполагать или подозревать, что смерть Мура произошла не в результате несчастного случая?
— Нет, — отрезала она.
— Но, кажется, вокруг этого витали слухи?
— Конечно, слухи были.
— Из-за чего они возникли?
— Не знаю, почему они начались тогда, в декабре, когда это произошло; думаю, что слухи, как обычно, рождаются сами по себе. Затем они поутихли, полностью исчезли, насколько я знаю, — ведь это было сравнительно давно, — но на прошлой неделе они снова появились.
— Вы знаете, почему они снова возникли?
Она посмотрела на меня, убедилась, что мы смотрим друг другу в глаза, и спросила:
— А вы?
— Я скажу — да, если вы скажете то же.
— Давайте попробуем: да.
— Я тоже так думаю. У вас есть хоть малейшее представление, почему Керр Нейлор вставил в доклад слово «убит»?
— Нет. Не знаю и не могу представить. Я знаю, что хотела бы… — она осеклась.
— Что?
Она не сказала что. Она вообще ничего не сказала. Впервые за три мои встречи с ней ее явно что-то тронуло. Я бы не назвал ее холодной — это слово просто не подходило к ней и никогда бы не подошло, но ни имя Мура, ни разговор о нем не вызвали в ней ничего похожего на эмоции в голосе или лице.
Сейчас она позволила себе проявить какие-то эмоции. У нее не дрогнули губы, она не заморгала глазами, чтобы не заплакать, что выглядело бы банальным, но мышцы ее лица как-то ослабли, и это значило, что строгая дисциплина больше не могла сдерживать ее чувства.
Вдруг она резко встала, подошла ко мне, положила свою ладонь на мой затылок и погладила его несколько раз. Мое ощущение можно было сравнить с тем, что испытывает дыня, которую пробуют, насколько она твердая, но никак не мужчина, которого ласкает женщина. Однако здесь я, возможно, поскромничал. Я не шевелился.
Она сделала шаг назад и стояла, глядя на меня сверху вниз. Я повернул голову, чтобы встретить ее взгляд.
— Интересное дело, — сказала она полуозадаченно-полураздраженно. — Обычно я верчу мужчинами, как хочу. Я не хвастаюсь: это действительно так. Я знала, как получить от мужчин то, что мне нужно: разные маленькие вещицы (вы знаете, какими бывают девушки), а сейчас мне захотелось получить что-нибудь от вас, и поглядите на меня! Причина тут не в вас, то есть я хочу сказать, в вас нет ничего плохого, вы вполне привлекательны и прочее. Не знаю, полицейский вы или кто-то другой, но кем бы вы ни были, вы — мужчина.
Она остановилась.
— До мозга костей, — тепло отозвался я. — Я мог бы подсказать вам, как следует себя вести в этом деле, если бы я знал, чего вы хотите. Сначала расскажите мне об этом.
— Только сперва одно условие: я не хочу, чтобы меня уволили.
— Договорились. Я отражу это в своем докладе. Дальше?
Ее голосовые связки сейчас также ослабли.
— Невероятно, — заявила она ровным голосом. — Я не знаю, кто вы и кем работаете, но знаю, что вы пытаетесь выяснить обстоятельства смерти человека, за которого я собиралась выйти замуж, и я не в силах этого вынести. Я хотела позабыть обо всем, хотела забыть о нем, действительно хотела! Вы не знаете, что сотни девушек, собранные вместе в фирме, подобной этой… Вы не знаете, во что они превращаются, когда начинают болтать, — это ужасно, просто жутко. Я не знаю, почему Нейлор снова к этому вернулся. Я больше не могу и не собираюсь это выносить, но мне здесь нравится, я вынуждена работать, и я люблю свою работу, мне нравится мой босс — мистер Розенбаум. — Она вернулась к стулу, села, положила голову на письменный стол, оперев ее на два кулака, и, обращаясь не ко мне, а ко всему миру, сказала: — Будь все проклято!
