После расправы над Ежовым к власти в НКВД пришла новая команда.
Именно в это время появились приближенные к вождю, так называемые «подвожди» — наглый честолюбец Каганович, пьяница и гуляка Куйбышев, всегда готовый подтолкнуть падающего Ворошилов, развратник и насильник Рудзутак, жалкий фигляр Паукер, ленивый и барственный Енукидзе, трусливый краснобай Бухарин. Это он — «любимец партии», ещё в 1918 году сказал, что «пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
Теперь у некоторых историков и писак льются слёзы из-за такого жизненного финала «любимца партии».
А до этого, как уже говорилось, в ранге «подвождей» побывали мрачный негодяй Ягода, злобно-шкодливый Ежов, баловавшийся субъектами своего пола, и другие персонажи на политическом подиуме сравнительно молодой Советской Республики.
Все они были одним миром мазаны, всё это одна преступная мафия, захватившая власть обманом, в кредит под светлое будущее и очень скоро лишившая народ не только будущего, но и сколько-нибудь человеческой жизни в настоящем.
Это было время состояния внутренней войны. Как говорил Томас Гоббс, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, а именно в состоянии войны всех против всех.
При всех грехах Сталина, он сумел разглядеть в некоторых из этой когорты «революционеров-ленинцев» мерзость их поступков, несовместимых с занимаемыми должностями и пребыванием их на святой земле.
И уже при Ежове появляются планы и разнарядки с указанием планового выделения «энного» числа людей, предназначенных для арестов, отправки в лагеря или в «подвалы» на расстрел. Именно плановая метода уничтожения здорового генофонда как «врагов народа» стала стремительно претворяться в жизнь.
Александр помнил, как случайные прохожие, по каким-то причинам попавшие в район расположения здания УНКВД в Запорожье, спешили поскорее унести ноги от ворот, которые часто распахивались для того, чтобы пропустить во внутренний двор зловещие серые «воронки» и зеленые «хлебовозки». Они были забиты не хлебом, а всякого рода «чуждым советскому строю» элементом: «троцкистами», «бухаринцами», «вредителями», «немецкими шпионами», «антисоветчиками» и прочими «врагами народа».
После коротких следственных разборок на свалку вывозили тела тех, кого приговаривали к ВМН, и изрешеченные пулями войлочные маты и сотни килограммов истрепанных выстрелами пеньковых канатов.
Впрочем, не только Запорожье, но и вся страна в очередной раз захлебнулась кровавой волной массовых репрессий. Это были страшные годы советского мракобесия.
* * *
После приказа Ежова от 30 июля 1937 года за № 00447 начали действовать так называемые «тройки». Этот его, опять же, кровавый раструб политической мясорубки, другой образ трудно найти, стал поставлять, а ножи репрессий перемалывать судьбы и жизни зачастую невиновных людей. Из-за масштабов той кровавой лужи Ежова, которая растеклась по огромной стране, снова переполошились вожди в Кремле — явно перегнул «дурак палку», как скажет потом один из приближенных к Сталину. Чтобы что-то создать для страны полезное, надо кем-то быть. А что мог создать Ежов с неполным начальным образованием и натурой холуя, слуги, пресмыкающегося.
Авторитет органов госбезопасности, авторитет страны на международной арене был подмочен. Результатом репрессий стал процесс невозвращения на вероятную Голгофу в Москву не одного десятка сотрудников политической и военной разведки.
Слово Святогорову:
…
«Нужно сказать, что обстановка в стране того периода была жуткой. Многие жили в атмосфере ожидания ареста — вокруг сплошная „посадка“… С нашего завода „черный воронок“ каждый день кого-то увозил. Эта серая машина работала, как челнок: завод — тюрьма, тюрьма — завод. Я тоже боялся за себя. По молодости мы были смелые на колючие слова, тем более в компании сверстников, живя в общежитии.
Мне повезло: как только я женился, сразу же выселился из общежития, а там ребята немного позже здорово „залетели“.
Культ Сталина не столько он создал, сколько его создавали сами люди с подачи, конечно, властей. На собраниях рабочих коллективов была такая практика: при упоминании в докладе слова „Сталин“ — собравшиеся вставали и минут пять аплодировали вождю. Такая практика была заведена.
Я ещё раз отмечаю — молодежь воспринимала эту форму низкопоклонства нередко скептически. Иногда она принимала очертания протеста. У нас в общежитии висел большой портрет Сталина. Однажды при выходе ребят из столовой один из молодых рабочих запустил в „икону“ мякишем хлеба, скатанного в шарик. К вечеру вся компания была арестована.
Если бы я был с коллегами, то тоже оказался бы на нарах, и конечно, я бы не стал разведчиком».
Как писал в своей книге «Сталин и разведка» известный исследователь истории отечественных разведывательных органов И. А. Дамаскин, разведчики, находившиеся в длительных командировках за рубежом, зачастую были плохо осведомлены об арестах их коллег и друзей и расправах над ними. Доходившая до них информация в большинстве случаев носила неправильный характер, оправдывающий необходимость арестов «врагов народа».
Сейчас это трудно себе представить, но в те времена многие верили, что арестовывают истинных врагов и шпионов, и удивлялись, каким образом тем удавалось так долго носить маску преданных Родине людей. Невиновных — не арестовывают, нет дыма без огня, — крутились подобные заключения в головах тех, кто скоро становились в положение подобных жертв.
Другие полагали, что арестовывают так для профилактики за действительно имевшие место дисциплинарные или служебные нарушения. Подержат их в КПЗ и следственных изоляторах, попугают и отпустят.
А из резидентур в это время поодиночке «вытаскивали» людей, и те покорно отправлялись на Родину, где их ожидали «приёмы без почестей» с выбиванием признания в принадлежности к шпионской деятельности.
Некоторые — вполне обоснованно — считали себя честными и порядочными людьми, которых вообще не должна коснуться никакая кара, никакие репрессии. Другие полагали — так же обоснованно, — что они оправдаются, какие бы несправедливые обвинения им ни предъявляли. Иные просто полагались на судьбу, мол, она справедливо отреагирует на всякие обвинения.
Для всех них честь советского человека и разведчика была превыше всего. Слова Маяковского: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!» были не пустым звуком, и люди даже помыслить не могли о том, чтобы не явиться домой — на Родину, по вызову, что бы их ни ожидало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
