— Видел, Тимка, как ему присадили под глазом? — спросил маленький.
— Есть будто, — буркнул большой. Вопрос был ему явно неприятен.
— Как же это ты вчера недосмотрел? А сказал — провожу. Эх ты, Тимсон!
— А если он мне не велел!
— Мало ли что! Надо было сторонкой идти, незаметно.
— Ладно, в следующий раз пусть только полезут ещё.
— «В следующий раз»! — кипятился маленький, развязывая и завязывая тесёмки над папкой, которую он прижимал локтем к боку. — Жди теперь! Что они тебе, каждый день будут, что ли?
— Ничего, ещё попадутся мне, — проворчал большой, которого товарищ назвал Тимсоном.
Это и были Тимка-Тимсон с Валерием Черепашкиным, которого попросту звали Валерка. Валерий Черепашкин занимался в историческом кружке затонского Дома пионеров. Он не расставался со своей папкой, в которой вечно таскал дневник для собственноумных мыслей и общую тетрадь, куда заносилась «История города Затонска и его окрестностей», ибо Валерка Черепашкиа был историком города Затонска и аккуратно записывал в свою памятку все выдающиеся события и явления и интересные случаи, которые были в городе. Впрочем, событий пока что было немного, и это очень удручало Валерку.
Отец у Валерки работал механиком на теплоходе, и всю навигацию его не было дома, а мать служила библиотекаршей в клубе водников. Маленький историк города Затонска был человеком начитанным, ибо хватал без разбору все книги, которые ему удавалось достать у матери. Был он из тех ребят, о которых отцы обычно говорят: «Вы об этом моего Ваську (или Петьку, или Гришку) поспрошайте. Он уж это в точности вам изложит». И действительно, у Валерки всегда можно было узнать, что сегодня сообщает Совинформбюро — какое новое направление появилось на фронте, и что за картина будет завтра в кино у водников, и какой пароход придёт из Астрахани, и у кого выиграл Ботвинник, и каков размах крыльев у южноамериканского кондора.
Он был очень тщедушный и часто прихварывал. Его мучили приступы малярии, но это не мешало ему быть очень живым, подвижным, хотя в драке он мало чего стоил — слишком легко его сбивали с ног. Валерку обычно и не допускали до крепкого дела. Перед началом схватки ему обыкновенно сдавали на хранение карандаши, перочинные ножички, вставочки, чтобы не потерять или не повредить их в бою. Зато был Валерка невероятный фантазёр и выдумщик. Ему вечно приходили в голову необыкновенные затеи, и если уж он над чем-нибудь задумывался, то непременно старался сам найти решение вопроса, а когда затевал что-нибудь, то обязательно упрямо и неукоснительно добивался своего. Мальчик он был мечтательный и безобидно озорной. В школе и Доме пионеров его любили, так как он вечно всех забавлял своей выдумкой, неожиданными, часто странными суждениями и сказками своего собственного сочинения. Все, например, знали смешную сказку Валерки Черепашкина о том, как верный цепной пёс поспорил с верными часами на цепочке, кто из них вернее. И часы нарочно стали ночью, так что хозяин утром проспал, как ни лаял пес, стараясь разбудить его. Мало того: веря часам, хозяин выдрал беспокойного пса. Тогда верный пёс обиделся и на следующую ночь, когда воры влезли в дом, нарочно не залаял, и верные часы были украдены…
Раз, когда пионеры трудились на школьном огороде, Валерка после работы со всей серьёзностью вырыл в грядке ямку и посеял туда пиджачную пуговицу, уверяя, что из посеянной пуговицы при хорошем уходе может вырасти пиджак. Все потешались над ним, а он аккуратно ухаживал за своей грядкой с пуговицей, поливал её и даже огородил маленьким палисадом. Каково же было удивление ребят, когда, вернувшись из лагеря, они увидели, что на Валеркиной грядке взошло большое огородное пугало, которое размахивало обтрёпанными рукавами рваного пиджака. Валерка, как уже было сказано, вёл, кроме исторических записей, дневник. Там записывались разные случаи из личной жизни Валерия, а также его суждения по различным поводам. Например, про одного из старожилов Затонска, своим возрастом поразившего воображение Валерки, написано было следующее:
«Этот глубокий старик прожил ужасно громадную жизнь. Он родился так давно, что тогда ещё было крепостное право и нигде ещё не проводили никакого электричества. Авиация была только шарообразная. Пароходы не ходили паром, а баржи шли по Волге самобичеванием при помощи бурлаков. Кино тоже ещё не было, даже немого. А когда стало звуковое кино, то он уже совсем оглох».
Капку Бутырева Валерка считал человеком выдающимся, предназначенным судьбой для прославления города Затонска. О Капке то и дело упоминалось в истории города:
«Он был сильно развитой и дал с размаху как следует, потому что мускулы делаются у человека, чтобы быть здоровым, хорошо пригодиться в жизни, всё мочь делать и никого в жизни не бояться».
Сам Валерка не лишён был честолюбия, о чём свидетельствовали выписанные им на отдельной страничке знаменитые фамилии, которые, так же как и его собственная, начинались на букву «Ч». Здесь были и Чкалов, и Чапаев, и Чехов. Был тут и шахматист Чигорин, и монгольский маршал Чойбалсан, и композитор Чайковский, ну и, конечно, Чарли Чаплин, и пристанский силач Чухрай, и даже неизвестно как попавший сюда чардаш — популярный венгерский танец, принятый, очевидно, понаслышке за фамилию знаменитого танцора.
Отца с матерью Валерка нежно любил, но дома держали его строго, и что говорить — были разные неприятности в семейной жизни Валерия Черепашкина. Это и отразилось в разноречивых записях:
«Родители мне попались очень хорошие, а могло ведь легко бы случиться так, что я бы родился, а папа с мамой совсем и не те — вот был бы номер…»
А другой раз, когда Валерке не позволили прокатиться с ребятами на лодке, так как мама боялась, что они будут качать лодку и опрокинутся, Валерка, видимо, здорово обиделся, но всё же написал:
«Надо любить своих родителей, потому что без них ещё хуже».
Были тут всякие иные заметки. Например:
«Это случилось тогда, когда я закалял свой характер и силу воли, совсем не держась руками, и опять упал с крыши сарая. Но ушибся не до крови, потому что был уже почти закалённым с этого боку».
«„Будьте же сами благоразумны, дети, — так говорила нам сегодня Ангелина Никитична, — берите пример с природы. Видали ли вы, дети, как лошадка сама подставляет кузнецу своё копыто, чтобы её подковали?.. Видали ли вы, как ветка дикой яблони послушно тянется к садовнику, чтобы он сделал ей прививку?“ Нет, мы этого не видали, потому что так в жизни, по-моему, не бывает».
Встречались в дневнике и такие философские рассуждения:
«Людей на Луне нет. А если бы они были, то смотрели бы вниз на Землю и думали — есть на ней люди или нет? А мы-то как раз и есть!»
«Интересно, почему это, когда болеешь долго в постели, то очень вырастаешь. По-моему, это потому так бывает, что, когда человек ходит, он может расти только в одну сторону — вверх, снизу ему пол мешает, а когда долго лежишь, то можно расти в обе стороны — и макушкой и пятками».
«Когда на земле ещё не было людей, интересно, как же тогда называлось „дерево“?»
И, наконец, тут можно было встретить большие записи, которые говорили о принадлежности Валерия Черепашкина к таинственным синегорцам:
«Мы поклялись все быть как родные братья и постановили не расставаться на всю жизнь, во всём сговариваться вместе, никогда не становиться против друг дружки, и пусть будет Отвага, Труд, Верность и Победа! Каждый из нас сильно стремился дать свою помощь Красной Армии, а кто не очень стремился, таких мы не принимали вовсе и довольно не уважали, потому что это были-таки порядочные типы».
Тут же был приведён первоначальный текст марша синегорцев:
Вперёд, товарищи, вперёд!За Труд, за Верность, за Победу!Вперёд нас Родина зовётНазло надменному соседу.
Досадное совпадение, необыкновенное сходство последней строки, с, увы, известной, как оказалось, строкой из пушкинского «Медного всадника» послужило, очевидно, причиной тому, что текст марша был отвергнут…
Таков был Валерка Черепашкин — мыслитель и поэт, историк города Затонска и один из старейших синегорцев.
Ему было двенадцать с половиной лет.
Глава 9. Слово имеет Тимсон
Толстый Тимка Жохов, большеголовый увалень, прозванный Тимкой-Тимсоном, был верным спутником и телохранителем слабенького Валерки. Тимке недавно минуло четырнадцать лет. Больше всего любил он арбузы и дыни, слыл бахчеводом. Человек он был положительный, двигался и думал не спеша, не отличался многословием и обычно во всех случаях жизни предоставлял за себя слово речистому Валерке.
Так было и на этот раз.
