До меня донеслись восторженные крики гонявших по лужам босоногих крестьянских ребятишек, а немного погодя и сами они оказались в поле моего зрения. В силу своего нежного возраста они еще не потеряли той связи с природой, которая позволяет бескорыстно радоваться ее проявлениям, и своими лохматыми головками напомнили мне купающихся в луже воробьев.
Все это настолько не вязалось с моими недавними размышлениями и с тем злом, свидетельницей которого я стала по стечению обстоятельств, что, окажись на моем месте какой-нибудь философ, он непременно бы сделал вывод о бренности всего сущего или напротив – о гармонии, царящей во вселенной.
Меня же перемены в природе лишь ненадолго отвлекли от мрачных мыслей, к которым я тут же вынуждена была вернуться, поскольку на смену детям в поле моего зрения попали их отцы.
Нужно ли говорить, что на их лицах не было и подобия того восторга, что я обнаружила у их отпрысков?
Растянувшись цепочкой, они шли на меня, как на медведя. Сравнение показалось мне настолько точным, что я невольно улыбнулась. Только рогатины не хватало моим «охотникам», а мне не хватало медвежьей силы и ярости. Как я ни старалась разозлиться на этих людей, у меня это не получалось. Они казались мне такими же несмышленышами, как их малые дети. Может быть, поэтому в душе у меня не было и страха.
Разбив одно из оконных стекол, я выставила ружейный ствол в образовавшееся отверстие, и этот звук настолько перепугал наступавших, что они упали, как по команде, на землю, вернее, в глубокую лужу, посреди которой оказались на тот момент волею случая.
Не знаю, чего порассказал им обо мне их бурмистр, но рассказом своим добился лишь одного – мужики заранее боялись меня, как огня, если первый же звук, произведенный мной, заставил их по уши погрузиться в холодную воду.
Дождавшись, когда им стало невмоготу, и один за другим, стуча зубами от холода, они стали подниматься из воды, я сделала первый и единственный выстрел. Этого оказалось достаточно, чтобы мужики, побросав оружие, бросились врассыпную.
Битва была выиграна мною вчистую. Я могла праздновать победу, но это не принесло мне никакой радости. В конце концов, мужики пытались отомстить убийцам своего барина, и в том, что их неверно проинформировали, не было их вины. Ну, а что касается их бойцовских качеств – не мы ли восхищаемся долготерпением наших мужиков? А трусость не является ли его оборотной стороной?
Спешу отметить прогрессивные, почти социал-демократические идеи в размышлениях моей родственницы, недаром в ее жилах (впрочем, как и в моих, разве только в меньшей концентрации) текла та же, что и у мятежного Лермонтова кровь. А впрочем, она была дочерью своего века, а кто в те годы не бравировал левыми идеями? Хотя это нисколько не мешало ей владеть несколькими сотнями душ в Саратовской губернии и не испытывать по этому поводу никаких угрызений совести.
Теперь я могла не опасаться нового нападения по крайней мере до завтрашнего утра. Но при одной мысли, что ночь мне придется провести в компании двух мертвецов, из сокровенных глубин моей души вновь поднимали голову все иррациональные страхи, которые подспудно присутствовали там, дожидаясь своего часа, чтобы вернуться с удвоенной силой и полностью завладеть моим сознанием.
Я старалась не думать об этом и боролась до последнего. Но мое воображение все чаще дарило меня тревожными видениями, понемногу отвоевывая пространство моей души. То мне казалось, что одно из тел пошевелилось, то неожиданный звук повергал все мое существо в трепет. А когда покойный Павел Семенович испустил тяжелый, полный страдания вздох – как я ни убеждала себя, что имею дело с началом естественного химического процесса перерождения живого организма в мертвый, – запас моего терпения и мужества в тот же миг был исчерпан, и лишь несколько шагов отделяло меня от пропасти отчаяния.
Теперь, много лет спустя, у меня не осталось и подобия того ужаса, которое внушало мне мертвое тело в те далекие годы. Старость примиряет нас со смертью и постепенно готовит к переходу в ее царство, но тогда мне было всего двадцать семь… И солнце неумолимо приближалось к линии горизонта. И я предпочла не испытывать пределов своих возможностей и ретировалась в хозяйский кабинет.
Плотно закрыв за собой дверь, я постаралась снова сосредоточиться на книгах, но в этот момент… как это у Пушкина:
Кто долго жил в глуши печальной,Друзья, тот верно знает сам,Как сильно колокольчик дальнийПорой волнует сердце нам…
Меня этот звук не просто волновал, а возвращал к жизни, и, позабыв об осторожности, я за несколько мгновений разобрала свою баррикаду и с непокрытой головой выскочила ему навстречу.
Думаю, в этот момент мне было неважно, кто и зачем прибыл в Синицыно в карете. Одно я знала наверняка – это живой человек, и он поможет мне покинуть опостылевшее мне «царство мертвых». Я могла бы сравнить это чувство с надеждами заживо погребенного, услышавшего звук заступа над своей могилой. Разве он задается вопросом, кто раскапывает ее – гропокопатели или кладбищенские воры? Кем бы ни были эти люди – они для него освободители, и он боится лишь одного – спугнуть их невольным стоном.
Как хотите, но это снова Эдгар По. Откуда еще у молоденькой женщины возьмутся мысли о заживо погребенных? Извините, не удержался.
Я не поверила своему счастью, когда узнала свою карету, и чуть не расцеловала грязного с головы до ног, вконец замотанного Степана и двух офицеров полиции, выскочивших из кареты с пистолетами в руках.
– Милые мои, – едва не заплакала я, увидев эти симпатичные усатые физиономии, а когда из кареты вышел Михаил Федорович – не сдержалась и бросилась ему на грудь.
Михаил Федорович – наш старый знакомый. Когда был жив Александр, он работал под его началом, а теперь был назначен на место покойного.
У него на груди я уже откровенно разрыдалась, не в силах сдержать своих чувств.
– Екатерина Алексеевна, с вами все в порядке? – испуганно спросил он меня.
– Михаил Федорович, дорогой вы мой, как же вы добрались в такую погоду? – перебила его я.
Вылезший невесть откуда мужичок в драном, перепачканном глиной тулупчике и с вилами в руках, разинув рот, глядел, как «убийца его барина» рыдает на груди у важного господина и радуется приезду полиции, и ничего не мог понять.
– Вы же ничего не знаете, – смеясь и плача одновременно, сказала я – меня же тут приняли за убийцу, вон, посмотрите – с вилами на меня собрался идти…
– Пшел вон, – шикнул на мужичка Михаил Федорович, и того – как корова языком слизнула.
И Михаил Федорович поведал мне, как перепугались все в полицейском управлении, когда узнали, что вдова Александра Христофоровича осталась на месте преступления. Они, в отличие от меня, сразу же сообразили, что убийца вполне мог находиться поблизости, и в ту же минуту, не раздумывая и не дав передохнуть лошадям, отправились на мое спасение.
Я, наконец, успокоилась и – на этот раз вместе с Михаилом Федоровичем – вернулась в теперь уже не страшный для меня дом.
По измученным лошадям и по тому, что полицейская карета прибыла в Синицыно лишь два часа спустя, я поняла, как торопились ко мне эти люди. И еще раз от души поблагодарила их.
Михаил Федорович быстро и без лишней суеты осмотрел место трагедии, записал что-то в своем блокноте маленьким золотым карандашиком и распорядился убрать трупы из гостиной.
Их перенесли в кладовую и накрыли найденными в доме простынями. После чего из деревни вызвали молодую здоровую женщину, которая без особого испуга помыла в гостиной полы и поставила самовар.
По моей просьбе стол накрыли не в гостиной, а в кабинете. И ужин прошел в спокойной, приличествующей ситуации обстановке. Мужчины помянули убиенных, выпив по стаканчику водки, после чего все кроме нас с Михаилом Федоровичем пошли устраиваться на ночлег.
Я собиралась провести эту ночь в кабинете, и бывший помощник моего мужа попросил моего разрешения еще немного поработать в этой комнате.
Спать мне не хотелось, и я даже обрадовалась, что не останусь одна в этот вечер.
За окном стемнело, принесли свечей, и при их уютном свете кабинет приобрел тот самый вид, каким он представлялся мне до сегодняшнего дня по рассказам мужа.
Михаил Федорович стал перебирать бумаги убитого, а я, сидя в креслах, наблюдала за его работой и время от времени отвечала на его вопросы.
Я поделилась с Михаилом Федоровичем некоторыми своими дневными наблюдениями, и он удивился моим познаниям в этом «совершенно не дамском деле». Не скрою – мне это польстило, и я почувствовала к этому господину еще большее расположение.
Временами он вспоминал моего Александра, отзываясь о нем с большим уважением, и выразил мне искреннее соболезнование в связи с его безвременной кончиной. Разговор приобретал все более доверительный характер…
