В обеденный перерыв на заводе приборов точной механики Куркиса Браска рабочие, лишь только заголосит долгожданный гудок, опрометью бросаются прочь от жарких, душных цехов в бесчисленные закоулки дворов, навесов, складов и там, хотя и в относительной прохладе, съедают свой скудный обед.
На задворках гальванического цеха, под навесом, где свалены целые горы отработанной тары, собралось сегодня, в обеденный перерыв, несколько рабочих-коммунистов на короткую летучку. Расположившись на разнообразных ящиках, среди ворохов жухлой соломы и древесной стружки, они жуют скромные бутерброды, прихлебывая горький кофе из термосов.
Говорит старый костистый токарь Гардион, остальные молча слушают.
— Вот я и думаю, товарищи, что все это неспроста! — хрипит Гардион, с надрывом дыша своей впалой, больной грудью. — Гремы и абы наши точно белены объелись. В день по три проповеди шпарят! Растравляют народ болтовней о предстоящем чуде, карточки раздают с молитвой о дожде. У меня есть одна такая карточка…
Он вытаскивает из кармана старенького, застиранного комбинезона помятый, испачканный машинным маслом кусок картона и показывает его собравшимся. На карточке, сверху, изображен бог единый на розоватом облаке. Повелитель вселенной одет по воле неведомого художника Гроссерии в голубую мантию, густо усыпанную блестками звезд. Его строгое смуглое лицо обрамлено пышной белой бородой. Такие же белые волосы густыми локонами ниспадают на широкие плечи. Из-под длиннополой мантии торчат ступни в ременных сандалиях. Руки бога единого широко раскинуты для благословения. От облака идет тонкая косая штриховка, явно обозначающая дождь. Под рисунком крупными буквами отпечатан текст молитвы о ниспослании дождевого чуда.
Рабочие, лишь мельком взглянув на карточку, продолжают молча жевать свой обед: карточку с изображением бога единого они уже видели у себя дома.
— Хлеборобы наши и так еле дышат, а тут еще такое откровенное издевательство! — снова хрипит Гардион, спрятав карточку. — Это не иначе, как новые происки Гроссерии. Наша партия у сына божьего поперек горла стоит. Спит небось старик и во сне видит, как абы и монахи изгоняют из Гирляндии последнего коммуниста. Пусть гросс сардунский и не мечтает об этом! Чует он, очень даже чует, как из года в год растет наша сила, вот и старается отрывать народ от нас… Абы в проповедях толкуют о каком-то великом чуде, которое, мол, завтра совершится. Только чепуха все это! Никакого чуда не будет! Будоражат народ, а зачем — неизвестно!
— Как неизвестно?! А чтобы отвлечь! — горячо восклицает молодой слесарь Дуванис Фроск. — Чтобы арендаторы богу единому молились да на земли ведеоров помещиков не зарились!
— Это так… — согласно кивают другие.
— Но нам нельзя на это смотреть сложа руки! — продолжает Гардион. — Хлебороб, батрак, арендатор — это наш кровный брат. Без нашей помощи его совсем съедят помещики да прожорливые абы! Сила наша в единстве, а потому поповские провокации с чудесами мы обязаны встретить в штыки, пресечь в корне и вывести сына божьего на чистую воду!
— Правильно!.. Пора за них взяться всерьез! Расплодилась чума длиннополая по всей Гирляндии! Дышать не дают народу! — взволнованно загомонили рабочие.
— Что ж вы предлагаете, товарищи? Как нам встретить завтрашнее моление о дожде?
— Я предлагаю такое! — первым отзывается Дуванис Фроск, подняв руку с бутербродом и жарко закрасневшись от собственной смелости. — Послать всем партийным ячейкам Марабранской провинции эстафету. Пусть выделят активистов и агитируют в деревнях за бойкот молебна!..
— А Калию свою ты уже сагитировал? — с добродушной усмешкой спрашивает Гардион.
Дуванис окончательно сконфужен:
— Калию не удалось… Она у меня темная…
Рабочие сдержанно смеются. Каждый вспоминает о своей жене…
— Вот то-то оно и есть, что темная, товарищ Фроск. Темных еще беда как много! — говорит Гардион. — С темными терпение нужно, особый подход, тонкость обхождения! Открытая агитация за бойкот молебна обречена на провал. Крестьяне до полного помешательства истосковались по дождю. Для них это вопрос жизни и смерти, и молебен для них стал теперь последней надеждой. Ты, товарищ Фроск, сам в деревне живешь, тебе бы это полагалось знать лучше других, а ты — агитировать за бойкот… Нет, я предлагаю другое!
Гардион выпрямляется во весь рост и рвет костистыми пальцами пучок стружки, прихваченной с ящика.
— Я предлагаю всем активистам присутствовать на молебне. Никакого дождя, конечно, не будет. Это можно знать наперед вполне определенно. Люди будут раздражены, разочарованы, обозлены на обманщиков-абов. Вот тут-то и выступим мы и растолкуем народу всю суть этой подлой поповской провокации!..
— А если будет дождь, товарищ Гардион? — спрашивает один из рабочих.
— Не будет, не может его быть! — с уверенностью заявляет Гардион и поясняет: — Сегодня утром я слушал по радио прогноз погоды на завтра. Погода будет солнечная, сухая. Да и вообще эта проклятая засуха продлится еще не менее недели.
— Если так, то ладно…
— Значит, предложение принято! Сообщите всем товарищам из сельских ячеек о решении нашего заводского комитета. Сообщите им также, что вся марабранская организация покинет завтра город и выйдет в поля. Во всех деревнях провинции должны после позорного провала с чудом состояться антипоповские митинги… Держись, гросс сардунский, сын божий! — И Гардион погрозил куче ящиков своим огромным костлявым кулаком.
Тут заревел, заголосил заводской гудок, возвещающий конец обеденного перерыва. Стряхнув в рот хлебные крошки и сделав последние поспешные глотки из термосов, рабочие поднимаются и, покинув спасительный навес, идут через раскаленную жаровню двора к своим цехам.
Вскоре завод Куркиса Браска, весь в дыму и копоти, вновь оглашается грохотом, жужжанием, лязганьем. Смена продолжается…
БОГОМОЛЬЦЫ И КИНОШНИКИ
Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий…
Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы и кричит жене через распахнутое окошко:
— Вы, ведрис Калия, главное, зонтик не забудьте прихватить и галоши! Ливень готовится прямо страх!..
— Ладно, ладно! Зубоскаль себе! — откликается жена откуда-то изнутри дома. — Тот смеется хорошо, кто смеется последним!..
— Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Все признаки налицо! Но ты, Калюни, давай все-таки поторапливайся, а то весь молебен прозеваем!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
