всех до одной расстреляют. Этих девочек. Горите же вы в аду, фрицы проклятые.
Он уже не плакал, а выл как дикий раненный зверь, и столько боли было в его стоне и плаче. А я замерла на месте и тихо ненавидела отца за то, что он мне это всё рассказал. Прямо сейчас, на этом самом месте я взяла часть этой боли на себя. И я её прожила. Я была на месте Коли, а потом на месте моей сестры Катюши.
Я молча встала и хотела уйти.
– Варя, – остановил меня отец, – неужели ты не понимаешь, кто они. Неужели не видишь, что они нацисты, все они нацисты без исключения, они хуже животных.
– Папа, они не виноваты. Они не убивали… Они…
– Не смей, – перебил меня отец, – в память о своём брате и сестре, не смей туда ходить. Не оскверняй их память… Прошу.
Я ничего не ответила и вышла из дома в поле. Впервые мне не хотелось жить.
Я пришла в себя. Передо мной стоит ваза с белыми розами, и я смотрю на них. Моё лицо, шея, кофта мокрые от слёз.
– Нет, нет, нет. Пожалуйста. Я больше не хочу этого видеть. Пусть это прекратится, – кричу я, а потом выхватываю белые цветы и бегу к мусоропроводу, желая как можно быстрее от них избавиться.
Как это прекратить? Как остановить? Вся тоска и боль тринадцатилетней девочки обрушивается на меня разом, и я не в состоянии с этим справиться.
Выкинув цветы, я ложусь на диван, сворачиваюсь клубком и плачу. А точнее даже не плачу, я вою, и бьюсь в нестерпимых конвульсиях от этой боли, пронизывающей насквозь всё моё тело. Я не замечаю времени. Сколько прошло: час, два, а может десять минут. Во мне словно соединились две жизни, и отделить из всего этого себя я не могу. Не знаю, сколько это длится, но я засыпаю.
Просыпаюсь я уже утром в состоянии какого-то жуткого похмелья. Голова кружится и болит, лицо всё опухшее от вчерашних слёз. Но на душе больше нет боли, она вся вышла с вчерашними слезами. Осталась только пустота.
Увидеть такие события и прожить столь сильные эмоции, я не ожидала, но внутри меня было ощущение, что этот путь я должна пройти до конца. В памяти всплыли слова старухи о том, что есть вещи, которые просто знаешь, и не к чему какие – то объяснения.
Я знала, что должна увидеть эту историю, во мне хватит сил это пережить. Тем более я научилась уже сама осознанно туда возвращаться с помощью цветов.
– Ох, чёрт,– произнесла я вслух, – я же вчера выкинула цветы. Значит сегодня, снова придётся навестить бабушку.
Глава 9
– Зачем пришла? – спросила у меня старушка не очень приветливо, чем сильно меня удивила. Всегда улыбающаяся бабуля сегодня была не в настроении.
– Я хотела бы купить ещё цветы.
– Ты же совсем недавно брала букет? – недоверчиво спросила она.
– Хочу ещё один… На кухню поставить. Уж очень красивые, – соврала я, чувствуя, что начинаю краснеть.
Бабуля искоса на меня посмотрела, словно читая в моих глазах ложь, а потом подала мне букет из пяти свежесрезанных ароматных роз.
– Спасибо. Я бы кое – что хотела узнать у Вас, – неуверенно сказала я.
Мне было неизвестно, как старуха отреагирует на мои вопросы. Закроется снова в кокон, или же с добродушной улыбкой мне всё расскажет.
– Что ты хотела узнать? – спросила старуха и пристально на меня посмотрела.
– Каким он был?
– Ну, вот каким ты его видишь, таким он и был, – на моё удивление она улыбнулась, и от её неприветливого настроения не осталось и следа.
Она задумалась на секунду, а потом глаза её словно озарились светом, и на губах появилась нежная улыбка.
– Темные волосы, бледная кожа, большущие синие глаза, сияли на его лице словно сапфиры, – сказала она. – Несмотря на своё положение, он никогда не унывал и не хандрил. Сейчас люди только и делают, что жалуются на всё и ноют. То им не так, это им не так… И совершенно не умеют ценить то, что уже у них есть. Раньше люди радовались как дети куску хлеба и охапке сухих дров. А сейчас же есть всё, и самое главное – есть «завтра». Только на кой чёрт людям это «завтра», если им даром не нужно «сегодня», – искоса посмотрела она, читая меня словно книгу.
Я смутилась и отвела взгляд. Старуха была абсолютно права, и мне вдруг стало стыдно за своё постоянное нытьё и недовольство жизнью.
– Ровная горделивая осанка, – продолжила старуха свой рассказ о Гюнтере,– внешность у него была совсем не арийская. Он был невероятно красив. Я уверена, если бы не все эти обстоятельства, отбоя от девок у него бы точно не было. В глазах у него была какая – то дерзость, я бы сказала даже вызов. Вызов всем – и нацистам, и русским. Он ненавидел войну и её отголоски.. Ненавидел фашистов за убийство отца. Ненавидел русских, за их гонение, за жизнь в постоянном ожидании быть депортированными… Да что там, мне кажется он и себя ненавидел. Ненавидел за то, что был немцем. Думаешь он не знал о тех зверствах, что творили фашисты? – она снова замолчала на несколько секунд и опустила глаза, – Это тяжело, Аня, быть виноватым без вины… А ещё он был невероятно смелым. Кажется, он вообще ничего не боялся. Я прожила очень длинную жизнь, но никогда не встречала человека смелее его.
– Раз он был так смел, почему же он никогда не покидал приделов дома и своего двора?
– Как я уже сказала, он презирал такое отношение к ним. А к немцам тогда было не самое лучшее отношение, а порой и очень жестокое. Не от всех конечно. Были и те, кто понимал, что это такие же люди, точно также пострадавшие от войны. А были и такие, кто видел в них убийц своих родных и близких, ненавидящих их всем сердцем. И за это не стоит их судить. Победа досталась нам очень дорогой ценой, Аня, – она задумалась, а потом продолжила. – Но, наверное, ещё сильнее, он презирал своё положение, в котором не мог защитить сестру и маму. Сам он никуда выйти не мог, сама понимаешь. И как его только не уговаривала Марта поехать в поле или парк, всё было бесполезно. Ох, и упрям же он был. Таким же, как и я, – с улыбкой сказала старуха.
Она бережно поправила оставшиеся в вазах немногочисленные букеты цветов, а после сказала:
– Я думаю, что он стал инвалидом ещё до войны. Во всяком случае, я так поняла из разговоров Марты и Евы. И для меня до сих пор кажется это чудом: выжить
