платочке:
– Сергеевка вообще в другой стороне. Это тебе надо доехать до Лиманского, а там на электричке ещё полчаса…
Алекс вернулся на конечную остановку. Сел на автобус. Несколько раз перепроверил надпись на автобусной табличке.
Монотонно шуршала дорога под колёсами. Трещина, трещинка – лесная проплешинка – ставок слева, ставок справа – по правую руку канава. Трещина, трещинка – опять проплешинка. Проснувшись, он заметил, что солнце садится. А они все так же ехали.
– Стой, водила? А где же остановка на Лиманском?
– У-у-у-у-у ! Давно уже его проехали. Тебе в другую сторону нужно.
– А который час?
– Около восьми уже. Что же я тебя, парень, не заметил? Ты как-то так незаметно за сидениями прикорнул. Давай я тебя в Великомихайловке высажу, а там пересядешь на рейсовый автобус в Болград. Он через Лиманское как раз идет.
– Лучше скажите, как в Одессу добраться.
***
В город приехал поздно ночью. Но отправился не к себе домой. Решил к маме заглянуть.
Окна везде уже по-летнему открыты. Из домов выходит дневная жара. Пахнет горячим песком и жареной рыбой.
Старые одесские дворики напоминают термитник. Балкончики, надстроенные над балкончиками: полуразрушенные, нищебродские и тут же, рядом, деревянные, покрытые лаком. По съемной крыше дорогого автомобиля хлещет развешенное на веревках белье. Где-то с верхних этажей раздается женское пение. Алекс напрягся, но нет, это всего лишь у кого-то телевизор работает. Наверно, у мамы. Она никогда не могла уснуть без этого «снотворного». Особенно в период вынужденного одиночества.
Сейчас у мамы как раз такой период. Алекс попытался вспомнить последнего «гостя». Какой-то бородатый любитель техники. Переходящий кубок для престарелых домохозяек. Но маме этого не понять. Она ведь молода. Она ведь молода вечно! Ох, нельзя детей рожать в слишком юном возрасте. Вот что выходит. Нет, Алекс не будет на нее похож. Да и зачем они, дети?
Да, так и есть. Мама с пивом и чипсами в кресле смотрит какой-то дешевый экшен. Зареванная, неумытая, с потеками туши под глазами. Девочка Самара, блин. И прическа похожа. Зря в парикмахерскую ходила. Красилась в готический черный. Укладку делала. Но или романтическая встреча не задалась, или неожиданно (уже в который раз «нежданчик») выяснились нелицеприятные подробности про очередного кавалера. Ни удивления, ни особой радости Алекс не испытал. Понятно. В качестве подушки выступать придется ему. Так часто происходит. Почти всегда
– А… привет. Кушать хочешь?
– Да, я устал очень.
– Там яйца в холодильнике. Омлет сделай. И мне тоже. Я тебя не ждала.
Когда он приготовит омлет и поставит чайник, мама придет на кухню. Возможно, она спросит, почему он так поздно приехал к ней. Но навряд ли. Затянется молчание, и уже ему придется спрашивать. Ей – остается отвечать неохотно.
Так было и в детстве. Стена из откупных игрушек или шоколадок. Проспонсированный аттестат в школе. «Договоренный» институтский диплом. Но, если честно, Алекс особых проблем и не доставлял. Он даже пытался выслушать и понять свою мамочку. Всегда же, по факту, получались какие-то маловыразительные, формальные посиделки.
– Почему так поздно?
– По делам был недалеко, решил заскочить.
– Что за дела?
Но тон! Что за тон полного равнодушия? Даже рассказывать ей ничего не хочется.
– Да по работе.
Был такой фильм «Гарольд и Мод». В жанре черной комедии. Английский юмор. Главный герой в сотый или тысячный раз пытается покончить жизнь самоубийством на глазах отрешенной матери. Мать реагирует с завидным постоянством. Перестань, мол, чудить. А в голосе этакая ленца и усталость. Алексу казалось, что и его мать, случись даже непоправимое, отреагирует так же. Подойдет к сыновьему трупешнику: «Оу, да, ужин в восемь, Алекс. И будь там, пожалуйста, немного живей».
– Ты тоже, мать, как-то не очень весела.
– Да ты понимаешь, мой Тимур набрал кредитов и свалил. Похоже, окончательно. Ко мне опять приходили сегодня.
– А ты?
– А что я? Я не жена, говорю им. Поручителем не являюсь. Они что-то про гражданский брак начали говорить. Как думаешь, получится отмазаться?
Здравствуй, реальность. Тебя я люблю.
– Во-первых, мам, требуй решения суда. Во-вторых, снимай все на телефон. До судебного решения любое вторжение считается незаконным, а требования денег – шантажом.
– Вот такие они все сволочи…
– Кто?
– Мужики… да ты и не поймешь.
– Мал еще?
Хоть какое-то подобие снисходительной улыбки. Одобрила шутку.
– Иди уже, спать ложись.
***
Утром матери в доме не обнаружилось. Смысла находиться в ее доме больше нет. Алекс вышел во двор. Расположился на скамеечке, неподалеку от кабриолета, занавешенного ночными сорочками тети Нилы с третьего этажа. Мирок южных окраин. Что Бразилия, что Одесса. «Миллионер из трущоб». Выучившийся мальчик, знания которого в конечном счете ничего не дают.
Зашуршало. Где-то за машиной и бельем. Со скамейки не видно. Холодком полоснуло под ребрами как ножичком. Затем из-за машины вышла она. Дрянь лишайная, с гноящимся левым глазом. Всего лишь дворовая кошка. Попыталась приластиться к Алексу. Пришлось со скамейки сбежать.
Через неделю он предпринял повторную попытку добраться до Лиманского. И даже приехал туда без приключений. Но оказалось, что старушка, заговорившая землю, недавно умерла.
Глава 6
И все же покой найти возможно. Нужно только немножко, Дианочка, побаловать себя. Погладить по шерстке. Все зверушки нуждаются в этом. Человек – не исключение. Не торопиться вскакивать с кровати. Наворотить себе берложку и каждым участком кожи ощущать мягкость одеяла и подушек. Затем, когда уже почти проснулась, взъерошить себе волосы. Потягушки. Ступней об ступню легкий массаж: «Здравствуй, милая моя!». Завтрак. И следующий этап восстановления – парикмахерская.
Судя по выражениям лиц парикмахеров, обычно обслуживающих меня, этот этап будет не столько косметическим, сколько релаксационным. На то, чтобы преобразиться в красотку, мне рассчитывать не приходится. Но ничего, результат их стараний сойдёт за эксклюзивный дизайн. А когда грива немного отрастет, я буду укладывать ее согласно своим личным представлениям о достойном виде.
Пока сижу в кресле, в зал успевает заглянуть с десяток торговцев ножницами, журналами, лаками. Появляются продавцы детских игрушек. Проходной двор. Не хватает разве что каких-нибудь «Свидетелей сто двадцать пятого дня» с брошюрками. Хотя, думаю, и такие сюда заходят.
Внезапно посреди всего этого куаферского Вавилона я замечаю довільно-таки интересную фигуру. Он одет неброско. Светло-розовая рубашка и кремового цвета брюки. На ногах лёгкие мокасины. Видно, что дорогие, кожаные. Молодящаяся маникюрша, этакая вечная девушка лет пятидесяти, подпиливает этому мужчине коготки. Ручки у мужчинки маленькие, от старости уже похожи на сушеные птичьи лапки. Да и самому ему лет семьдесят. Единственная часть тела, которая выглядит не усохшей, – брюшко. Брюшко да лапки…
