– Чего это такое? – Глеб с подозрением уставился на ватник.
– Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
– Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
– Пусть попробуют.
– Пошли, пошли.
Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.
Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт – он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
– Аркашенька, прощай… – она нежно обняла меня.
– Ну я еще пару дней здесь… – сказал я неуверенно.
– Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. – она заплакала.
– Но мы можем еще увидеться завтра… – я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
– Мне тяжело, Аркашенька. – она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. – Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу… Если бы ты знал как мне… Я не могу… – она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
– Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. – я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
Мы стояли неподвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Наконец мы разжали обьятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку – она шла по обочине с белым платком в руке.
* * *
Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела оживать – то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Но завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Наконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал – мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась непреклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Наконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
– Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
– Не надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
– На отца писать?
– И на отца не надо. Может на Юльку?
– На кого?
– Это я так, про себя. Сейчас звякну. – я снова потянул к себе телефон и набрал юлькин номер.
В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
– Добрый день, акционерное общество «Витязь».
– Юлю позовите пожалуйста.
– Сейчас. Юлька! – опять хохот.
Наконец я услышал голос Юльки.
– Але?
– Юль, привет, это опять Аркадий…
– Привет. – она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
– Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.
– Почему на меня?
– Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Надо просто приехать с паспортом.
– Аркадий, я не могу. – твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий " резануло слух.
– Почему?
– Не могу и все. Не могу. – ей явно не хватало слов.
– Ну хорошо, тогда пока? – я был растерян.
– Прощай. – тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.
– Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим в пределах суммы?
– Не надо. – сказал я зло, – Я не бросался под танк с гранатами.
– Ну тогда может быть тебе это и не очень нужно? – осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил, – В такой-то момент?
– Нет, так не пойдет. Вот что – надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
– Ты хочешь чтобы я написал в договоре «программу модуля выполнил фонд мира»? – произнес Михалыч с мягкой иронией.
– Действительно, не получается. – огорчился я.
– Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно…
– Мне не доверяешь. – закончил я фразу. – И есть тому причины.
Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
– Ало? Ало?
– Чего ты кричишь, это Аркадий.
– Какой? – растерялся Баранов.
– Никакой. Галкин. Где Глеб?
– Никого нет, пятница, Глеб на даче, я тут… мы… слушай, а я думал ты уже… это…
– Нет пока. А с кем ты там? Есть кто-нибудь из наших? – не хотелось отдавать деньги Баранову.
– Ну ты ее не знаешь… – замялся Баранов.
– Хорошо. – я решился, – Паспорт у тебя с собой?
– А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу…
Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: «пишите: Баранов».
– Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? На халяву?
– Да! – тут же вскинулся Баранов, – Ты мне в наследство что ли?
– Ну типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович с ведомостью. Михаил Германович – запомнил? Нет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Ну пока. И проверь там все внимательно.
Я встал и повернулся к Михалычу.
– Прощайте, Михаил Германович.
– Зря ты так, Аркашенька.
– Не зря.
– А кто такой Баранов?
– О, это такой Баранов, которого обмануть как меня никому не удастся.
– Аркашенька, но так получилось…
Михалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
– Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что – я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
– Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
– С Барановым? – я усмехнулся, – Попробуйте. Но лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте. – и я вышел на улицу.
* * *
– Ты позоришь нашу семью! – кричал отец, расхаживая вдоль окна по своему обыкновению.
– Интересно чем?
– Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
– Я прощаюсь с миром, имею право.
– Похороны были почти неделю назад!
– Это мое личное дело и никого не касается.
– Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!
– Имею право прощаться столько, столько хочу.
– А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? – отец прищурился.
Терпение мое лопнуло.
– А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Никак не дождешься!
– Не смей со мной разговаривать в таком тоне! – закричал отец.
В комнату вошла мать.
– Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! У нас же такая слышимость! Соседи уже все знают!
– Разговаривай сама! – бросил отец и вышел из комнаты.
– Сынок, пойми… – мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, – пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? На похоронах куда-то убежал…
– Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.
– Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
– А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
– Ничего ты не понимаешь… – она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, – Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы… – голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
– Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
– Еще целую неделю? – она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.
– Да почему бы и нет?
– Сынок… Ну пойми же ты – ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле…
