По соседству с foot-hills, с тем местом, где он сегодня стоит, он увидел первые буровые и непрестанное людское шевеление. А уведомление о создании компании он прочел в тусонской газете.
Он не ревновал. Он уверен, что никогда не испытывал ревности. Ни из-за Розиты — он понимал, что она не про него, ни из-за шахты. Да и какой он деловой человек? Он лучше чувствовал себя на собственном ранчо.
Разве кто-нибудь посмеет сказать, что Кэли Джон завидовал? Или думали, что он сердится? Разве он отказался быть шафером или даже на свадьбе не спел старинную шотландскую песню?
Энди Спенсер появился в своей машине через несколько часов после выхода газеты, правда как адвокат, с большим портфелем под мышкой. В нем ничего не осталось от владельца ранчо.
— Я прошу у тебя извинения, что не появился раньше и не держал тебя в курсе дела. Видишь ли, надо было держать дело в тайне до последней минуты. Мне немного стыдно, что мне так повезло. Месторождение может с таким же успехом находиться и на твоем участке. Кто знает? Может, тебе стоит провести несколько бурений… Роналд Фелпс прекрасный специалист…
Даты! Кэли Джон думает только о них, и это становится навязчивой идеей. Против воли взгляд его остается холодным, и ему становится больно смотреть на мальчишку, вместе с которым он уезжал из Фарм Пойнт и который стал теперь важным дельцом.
— Я привез тебе это…
Энди расстегивает портфель и вытаскивает пачку акций с названием шахты, на которых еще не просохли буквы: «Шахта „Марина“. Так зовут мать Розиты, прекрасную миссис О'Хара. К чему эта тягостная сцена? Джон отталкивает ценные бумаги, другой настаивает, Матильда неизвестно почему пускается в рев.
— Если бы зависело только от меня дать тебе большую долю…
— Об этом нет речи.
— Ты знаешь, что по факту свадьбы…
Ага, да, именно так! По факту свадьбы! Разве не полагалось, чтобы Энди вступил в свои права владения до того, как была открыта шахта?
— Прошу, не настаивай…
Спенсер в ярости уходит, унося под мышкой портфель, полный акций, которые превратились в мятые бумажки, пока переходили из рук одного в руки другого.
Даты! Еще раз даты и всегда даты! И года не прошло с выстрела Ромеро, с засады в том месте, где только Энди Сперсер знал, что Джон должен был там проехать.
А Энди женился. Энди разбогател. Энди предлагает своему бывшему компаньону пачку акций в качестве компенсации. А так как тот от них отказался, он на следующий же день отправляет чек на сто тысяч долларов и письмо, преисполненное смущения.
И не выстрел важен. Важны даты. Цепочка почти неотвратимых фактов.
Прошлое, которое разрушили, сначала измарав.
Умершая надежда. Невозможность верить в человека. Какое имеет значение, что думают, будто Кэли Джон ревнует, потому что он без всяких объяснений отправил чек и уединился на своем ранчо?
Да, у него украли больше, чем эти медные миллионы. Итак, через тридцать восемь лет жизни все вновь ставится под вопрос, через тридцать восемь лет жизни и не только его, но и многих других, и все потому, что Пегги Клам, ну да, эта тогдашняя Пегги, кто всегда подсмеивался над ним, тащит его на распродажу, и он, на свою беду, покупает зеленый баул, принадлежавший старому исчезнувшему англичанину!
У Кэли Джона исчезает какая бы то ни была уверенность, даже в себе.
Он начинает сомневаться.
— Обед подан, — объявляет старику Матильда, а он-то и не заметил, что кобыла привезла его домой…
Глава 3
Когда он садился в машину, его охватила нерешительность, почти стыд.
А ведь просто машина стоит перед порогом, на котором, скрестив руки на животе, стоит Матильда и ждет, когда он уедет, а в дверь просунулась голова Пиа — полуиндианки-полуиспанки — вот и все. При отъезде присутствовал еще Чайна Кинг — ни слова не говоря, он чинил сбрую, а Тонзалес, сидя верхом на лошади, ждал, пока машина тронется, чтобы ехать поглядеть за скотом.
Майлз Дженкинс в своем обычном ковбойском снаряжении и черной шляпе на голове стоял у капота, жуя резинку и только смотря на него, длинного, тощего и хмурого. Кэли Джон понял, что чуть не сделал глупость. Он уже собрался было садиться назад, как в такси. На кого бы они были похожи; один — спереди, другой — сзади, молодой — в черной шляпе, старый cottleman[4] в такой же широкополой, только очень светлой бежевой, почти белой шляпе? Они уселись рядом, посмотрели друг на друга, нашли, что все в порядке, и украдкой улыбнулись. Дженкинс не сразу дал газ, Кэли Джон махнул рукой сестре на прощание, и они покатили по дороге.
Кэли Джон испытал некоторое облегчение, когда Матильда исчезла из виду, — так ученик чувствует себя лучше подальше от глаз своего учителя.
Он ничего ей и не сказал накануне вечером. Она у него ничего не спросила. Не в первый раз он избегал ставить ее в курс того, что его мучило. И каждый раз, когда такое случалось, она доказывала свое неизменное терпение. Она ухаживала за ним с большим вниманием. Временами она не могла сдержать чуть заметной улыбки, в которой было больше доброжелательства, чем насмешки.
Сначала это слегка сердило его, потом, через несколько дней, если такое продолжалось, он в конце концов впадал в ярость, потому что знал, что она обязательно прознает про его тайну.
Угадала ли она и на этот раз? Зеленый баул был перевязан веревками, и Матильда не могла себе позволить развязать их. Документы были под ключом. Имени он не произнес, ничего не сказал.
Этим утром, правда, кое-что произошло. Пока машина подпрыгивала на ухабах и он временами толкал плечом плечо Майлза Дженкинса, Кэли Джон припомнил инцидент в подробностях.
Когда они построили дом, то есть ту комнату, что служила теперь общей гостиной, сделали это, естественно, в стиле домов своего детства, характерном для Новой Англии. Пол выложили большими красноватыми каменными плитами, которые поначалу были шероховатыми, но в конце концов отполировались, в середине одной стены сделали камин с большим колпаком, железными подставками для дров и каминной решеткой. Два квадратных, довольно низких окна были разделены на квадратики, а стол вытесали из целого куска дерева.
Некогда, после предательства Энди, Кэли Джон молчаливо, но яростно ополчился на все, что тому принадлежало.
За один день он вынес из дома, потом из конюшен множество ящиков с разнообразными вещами, вплоть до календаря, ломаной трубки и старых тапок.
Каждый раз он считал, что покончил с этим, и постоянно находил какую-нибудь вещь, принадлежавшую другому. И через пять, и через десять лет, и еще долго после этого ему попадались под руку вещи, на которых ножом были вырезаны инициалы Энди Спенсера, или забытое на дне ящика фото, на котором сфотографировались вдвоем.
И только один раз Матильда произнесла с отчаянием:
— А если ты ошибаешься, Джон?
— Тогда все ошибаются…
Разве не за него были все честные люди или у него не было совести?
Если в городе и не знали всех деталей их разъезда, каждый смог дать ему почувствовать, что симпатии на его стороне. Кое-кто пытался заговорить с ним о зяте и новом компаньоне Майка О'Хары, но он останавливал таких махнет рукой и горько усмехнется: «Оставим это… «
Спенсер олицетворял собой могущество, которое было недосягаемо. А Кэли Джон был человеком, с которым поступили несправедливо и на которого ополчилась судьба. Судьба? Он с сомнением улыбался.
Просто все привыкли относиться к нему по-особенному, не совсем как к больному, за которым ухаживают, и тем паче не совсем как к человеку, пережившему несчастье.
Например, его охотно брали арбитром в споры или же просили у него совета, как будто бы он был в каком-то роде воплощением справедливости.
Матильда никогда больше не заговаривала о том, что он может ошибаться. Правда, никогда он и не чувствовал, что она безоговорочно против Энди, как, например, Пегги Клам, которая больше чем он сам принимала в штыки своего шурина и не стеснялась показывать это на людях.
Ну так вот, через тридцать восемь лет, сидя за завтраком напротив своей сестры, пока крошка Пиа — мела пол, волоча по нему ноги, Кэли Джон обнаружил новый объект, подлежащий уничтожению.
Он рассеянно смотрел на камин. С незапамятных времен на торце каминной полки висели чашки, образуя своего рода гирлянду. Чашек таких теперь уже было не найти — необычной формы, с раскрашенными от руки жанровыми сценками, вернее одной и той же сценкой: перед низким деревенским домиком катаются на снегу дети.
Чашки были английскими. Матильда купила их у разносчика в тот год, когда они построили дом, и сама же подвесила их так, как они теперь висели, — чтобы было повеселее, как она говорила.
С тех пор о чашках больше не думали. В первые годы, правда, они ими пользовались.
Кэли Джон их неожиданно пересчитал. Осталось всего четыре. Вначале было шесть. Матильда проследила за его взглядом и поняла. Первую чашку разбил однажды вечером он сам, когда помогал ей мыть посуду. Он отметил это, и как вспомнил — удивился: столько утекло времени!
