– Неужели? – с издевкой воскликнула дочь. – И каким же это образом, позвольте вас спросить? Может быть, вы посоветуете мне обратиться сорокой и полететь в Тушино?
– Скоро нас отпустят в Польшу, – сообщил воевода. – Нам, однако, предстоит пойти на некоторые формальные уступки. Так, я не должен впредь именовать Дмитрия зятем, а вы, ваше величество, откажетесь от титула московской царицы.
– Никогда! – с силой выдохнула Марина, стискивая тонкие пальцы. – Никогда! И ежели вы, сударь, позволите себе еще хоть раз…
– Успокойтесь, государыня, – выставил вперед руку Мнишек. – Я говорю о том, какие требования нам выставляются, о том, что мы должны сделать, дабы выбраться из этого богом забытого городка, избавиться от постылого заточения! Пока мы здесь, мы связаны по рукам и ногам. Но стоит нам выбраться отсюда, хотя бы и ценой слова, данного Шуйскому… Разве вы забыли, как говорят у нас в Самборе? Обмануть холопа – все равно что ягод поесть. А Шуйский – именно холоп, причем холоп подлый, ибо он предал своего господина. Почту за честь не сдержать данное ему слово! Главное – получить свободу, вы понимаете это, ваше величество? А потом…
– А потом? – чуть слышно спросила Марина.
– А потом мы найдем способ соединить вас с вашим супругом, – веско и уверенно произнес Мнишек.
Мгновение Марина напряженно всматривалась в глаза отца, потом с тихим вздохом понурилась.
– Вы живете мечтами, сударь, – пробормотала она чуть слышно. – Вы гонитесь за призраком и желаете, чтобы я сделала то же. Кто бы ни был этот новый Дмитрий, он не мой супруг. Мой Дмитрий мертв. Сердце говорит мне это…
– Вы так доверяете вашему сердцу, сударыня? – с уничтожающей усмешкой уставился на нее Мнишек. – О, это все чисто женские причуды.
Да, вопреки «женским причудам» и здравому смыслу, пан Юрий твердо решил во что бы то ни стало соединить дочь с ее мужем.
С мужем?.. Да неужто прожженный интриган Мнишек верил, что Дмитрий мог пережить ту бойню, которая была учинена 17 мая в Москве?
Скажем так: он верил в это не более, чем верил три года назад, что отдает дочь истинно за сына Грозного. «Пусть это и неправда, но хорошо придумано!» – вот девиз, коему он следовал тогда, следовал и теперь.
Судьба дочери что тогда, что и нынче волновала его не слишком сильно. И Марина, и Дмитрий – первый или второй, истинный или подставной – были по-прежнему лишь средством для достижения цели. Целью Юрия Мнишека являлось если и не помочь дочери вновь воцариться в Москве – в возможность вторичной удачи он верил слабовато! – но вернуть хотя бы часть утраченных баснословных богатств. Возвратиться в Польшу с туго набитой мошной, если уж не сделаться снова тестем русского царя, который уже успел заслужить звание Самозванца и Тушинского вора.
В одном Мнишек, безусловно, не лгал своей дочери: в Тушино и впрямь стекались огромные массы народу. Очень многие были привлечены тем, что под знамена Дмитрия Второго встал казачий атаман Иван Заруцкий, отлично знавший царя Дмитрия Ивановича в лицо, ибо когда-то служил в его войске и пришел с ним вместе в Москву, даже стоял со своими донцами в почетной страже при венчании сына Грозного на царство.
Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно помнил первого Дмитрия, сразу распознал подмену. Но ни он, ни какой-либо другой человек, кроме Федора Никитича Романова, не подозревал, кто явился на смену сыну Грозного. По страшной насмешке судьбы, этим человеком стал именно Григорий Отрепьев – тот самый, чье имя приписывали подлинному Дмитрию. Это был его вечный двойник – Юшка Отрепьев, который уже заменял царевича Дмитрия в Угличе и едва не погиб от ножа Волохова да Битяговских. Отрепьев не верил в то, что был сыном безвестных родителей. Он был искренне убежден, что именно он – сын Грозного, что именно ему принадлежат наследственные права и русский трон! Ну и Марина, конечно…
Заруцкий этого, повторимся, не знал, а впрочем, ему было наплевать, кто заступит то свято место, которое, по пословице, никогда не бывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в этой жизни, и он, донской атаман родом из какого-то жалкого Тернополя, вряд ли мог их исполнить самостоятельно и с легкостью. Это ему почти удалось, когда попал в доверие к первому Дмитрию. Но потом случилось нечто – некое событие, из-за которого честолюбивые черты Заруцкого на время не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать.
Событие это состояло в том, что он увидел Марину Мнишек.
Недаром Заруцкий испытывал почти братскую привязанность к первому Дмитрию. Они были поистине родственные души, ибо эта странная женщина произвела на них одинаково роковое впечатление. Право, как истинная Клеопатра, которая свела с ума сначала Юлия Цезаря, а потом его ближайшего сподвижника Марка Антония!
Что Дмитрий, что Заруцкий испытали при виде Марины одно, совершенно одинаковое чувство: жажду обладать ею. Но что мог ей предложить Заруцкий, когда увидел впервые? Только любовь свою… Он прекрасно понимал преимущества соперника, сделавшего возлюбленную русской царицей! И не мог находиться рядом с обожаемой женщиной, не испытывая ежеминутного желания прикончить того, кто был ее мужем и властелином.
И Заруцкий решил исчезнуть, удалиться, сбежать от этого неодолимого желания.
Но вот на Руси повеяло, как ветром, именем нового Дмитрия… Этот ветер грозил нанести дымы и пожары, кровь и слезы, трупный дух и разор всей земли, однако Заруцкого это не заботило. Он вмиг смекнул, сколь полезен может оказаться ему новый «сын Грозного», и твердо решил примкнуть к нему. И не просто примкнуть, но сделаться одним из самых близких ему людей.
Заруцкий с ухмылкой смотрел в блеклые, настороженные, хитрые глаза «воскресшего царя» и расточал окружающим уверения, как счастлив-де видеть государя живым. А сам с удовольствием убеждался, что двойник не тянет, нет, не тянет на того, кого тщился изобразить. Даже глаза у него не удалые, умные, темно-голубые, а выцветшие какие-то. И трусливые.
Ну что ж, тем лучше! Тем легче будет избавиться от него и завладеть Мариной.
Кто-то мечтал разжиться при новом Дмитрии богатством, кто-то – почестями или властью. Но Заруцкому по-прежнему нужна была только эта женщина!
Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…
Конечно, в этом случае речи не могло идти о любви. Ценность Марины состояла в том, что она была истинная, коронованная царица. Она еще пуще, чем Заруцкий, придала бы правдоподобие любому шагу и слову Самозванца, она одним именем своим могла бы привлечь на его сторону массы польской шляхты, которая еще сильнее, чем прежде, жаждала реванша. И Лжедмитрий решил во что бы то ни стало заполучить Марину!
