который пан Немоевский еще в 1607 году называл самым низким на свете, самым грубым и не способным к бою, не обученным в рыцарском деле, у которого нет ни замков, ни городов, ни доблести, ни храбрости…»
Эти два листа Михалу принесли в один день, уже под вечер, когда за окном шел сильный дождь. Словно сам Бог испытывал молодого князя, глядя, в какую же сторону повернет несвижский ординат. Михал чувствовал на себе глаза Провидения, ощущал дыхание Рока — вот эти два монстра склонились над ним и ждут, кому сделает князь худо, а кому поможет. Иного выхода, как оставить кого-то без помощи, у Михала не было. Он был в полном смятении. несвижский князь, конечно, хотел было ехать к гетману, своему кузену, ибо план Януша по большому счету считал единственно верным для ВКЛ, да и письмо кузена тронуло его до глубины души, но… Разве он мог бросить в беде любимого крестного, когда все, кажется, бросили его, когда о помощи просит женщина, да и не простая женщина, а королева, дама благороднейших кровей?!
«Но разве не хотят король и королева того же, что и гетман? — спрашивал себя Михал. — Разве они не хотят освобождения и Польши, и Литвы от завоевателей? Хотят! Просто у них, у короля и королевы, другой план! Они хотят начать освобождение Речи Посполитой с освобождения столицы, а затем, освободив Варшаву, пойдут на Вильну, Могилев и Смоленск. Ведь так?» Вот только в этом «одинаковом хотении» освобождения у Польши и Литвы разные союзники. И это Михал также прекрасно понимал. Януш сейчас в союзе с Карлом Густавом, а Ян Казимир — против Карла. Значит, и против Януша. Как тогда они будут воевать за общую победу?! Эта дьявольская мельница совсем закружила голову князю Несвижа. Как сделать так, чтобы все были довольны? Может, вообще ничего пока не делать?
И Михал решил не торопиться в Кейданы. Он отписал ответ и королеве, и гетману, что пока очень занят, восстанавливая разрушенный Несвиж и пострадавший от бомбардировок замок, но непременно присоединится к ним. К кому? Все же, рассуждал Михал, Ян Казимир больше нуждается в помощи. Пусть подписывают Унию со Швецией, но без него, без Михала Казимира Радзивилла, он не горит желанием обидеть короля и королеву.
Тем временем активность Марии Гонзаго возрастала. Она получила от своего деморализованного мужа Силезию в полное управление и превратила этот край в центр подготовки сопротивления Карлу Густаву. Она основала здесь монетный двор, обратив всю драгоценную посуду в золотые и серебряные монеты. Мария совершила безпрецедентное действие — наладила связь с польскими партизанскими отрядами, высылая им оружие и деньги. Стала обращаться за помощью к крупнейшим магнатам Речи Посполитой. Маршалок великий коронный Ежи Любомирский с несколькими польскими влиятельными шляхтичами обратился к Яну Казимиру с просьбой вернуться в Польшу и возглавить борьбу по освобождению страны от шведов. Ян Казимир слегка приободрился, отписал листы с призывом восстания против оккупантов, обещал всем, кто ранее предал его, приняв сторону шведского короля, полное прощение. Этот призыв подействовал на Стефана Потоцкого и Стефана Ланцкоронского. Они оставили лагерь сторонников Карла Густава и в Тышовцах образовали конфедерацию, постановив биться за веру и костел католический, за наивеличайшего Яна Казимира «короля и господина нашего ясновельможного, за вольность прав Речи Посполитой»…
Глава 3
МЕЖДУ МИШКОИ И ЛОКИСОМ
Совершенно обратные события кипели в жмайтских Кейданах, радзивилловском маленьком, уютном и типично литвинском городишке, расположившемся на самой границе Жмайтии и Трокского воеводства Литвы, на берегу Невежи. Уютном… Таковым Кейданы были раньше, но не сейчас. Город наводняли пестрые толпы беженцев, разместившихся главным образом в монастырях и в больницах, а также в Бабенае — северной части города — и в западной Янушаве. Хотя центр все еще производил впечатление новенького чистенького городка. Все же только два года назад были окончательно построены Городская ратуша и храм евангелистов-кальвинистов, начатый в 1631 году отцом Януша Христофором Радзивиллом. Храм являл собой просторное прямоугольное здание в стиле ренессанса с четырьмя башенками и колокольней. В том же стиле построили и Городскую ратушу.
Лютеранский храм и кладбище были основаны недавно, в 1629 году, как и две синагоги, одна из которых представляла собой красивый белый домик в стиле барокко.
Беженцы расположились главным образом в Янушаве, западном районе города, названном в честь хозяина Кейданов Януша Радзивилла, и в северном Бабенае, в междуречье Дотнувеле и Невежи. Здесь, по данным бурмистра города Юрия Андерсона, стояло до пятидесяти тысяч человек. Кмитич и Януш Радзивилл в сопровождении гетманского урядника Герасимовича и полковника Юшкевича отправились туда проверить, как обстоят дела в лагере. Нужно было выяснить, кто из беженцев намерен оставаться в Кейданах, а кто едет дальше. Нужно было срочно определиться с распределением людей по больницам и монастырям. Объезжая верхом это временное прибежище убегающих от войны людей, гетман с полковниками с тоской взирали по сторонам: женщины с плачущими детьми на руках, дети постарше, либо беспечно играющие, либо выпрашивающие хлеба, люди, сидящие в телегах, на траве, бесцельно бродящие с забинтованными руками либо ногами или же головами… Где-то жалобно играла жалейка, где-то далеко два женских голоса надрывно пели:
На гары лен белы кужаль,
Не з кім стаці лен ірваці!..
Вот шумные еврейские торговцы в своих неизменных черных шапочках. А вот в белом льняном одеянии и в белых шапках жители Могилевщины, которых трудно с кем-либо спутать. Были в лагере даже беженцы из далекого Полесья, которые также бросались в глаза своими мужскими соломенными брылями с широкими полями и цилиндрическими тульями. Впрочем, такие же шляпы носили и на Брянщине, но эта земля уже навряд ли вернется в Литву когда-либо. Пинчуки выделялись «строем» женского наряда: фартуки из отбеленного полотна и высокие головные уборы из белых платков с красным вышитым орнаментом, каковые носили дамы в Европе пару веков назад. Эта мода времен Грюнвальдской битвы замерла в лесах и болотах Полесья. «Словно королевны прошлого», — усмехнувшись, подумал Кмитич, глядя на высокие уборы полесских девушек из Турова либо Давыд-Городка…
Кажется, только сейчас, при виде этой огромной пестрой толпы, представляющей чуть ли не каждый уголок родного края, Кмитич с ужасом осознал весь масштаб трагедии нынешней войны. Оршанский князь с нарастающим беспокойством думал, что эта война в корне отличается от всех предыдущих, когда для простых людей было все равно, кому платить налоги, все равно, под чьим гербом
