В молодости Никко выглядел как сущий громила – вдвое шире меня, сплошные мускулы. А теперь он походил на вечернюю тень самого себя – все еще высокий и сильный, но весь оплыл. Под челюстью собрался второй подбородок, да и вширь он стал раздаваться не мускулами, а жиром. Под глазами залегли серые тени, и при неправильном освещении Никко выглядел изможденным. Волосы поредели. Но даже таким постаревший Никкодемус Аллудрус был круче многих. И он это доказал три месяца назад: сломал спину наемному убийце, хотя гаррота уже впилась ему в шею. У Никко осталась хватка, и с этим никто не спорил.
Второй человек прислонился к дальней стене. Он стоял, скрестив руки на груди, в ушах поблескивали серебряные серьги, на пальцах – кольца. Высокий, худощавый, элегантно одетый, с острыми чертами лица и не менее острым умом. Его звали Шатуном, и он ходил у Никко в старших начальниках по надзору за порядком на улицах. Никко предпочитал решать проблемы обрезком свинцовой трубы, а Шатун – стилетом. Мы с Шатуном были похожи и методами, и характерами, могли бы стать неразлейвода, но получились вода и масло.
Оба пребывали в скверном расположении духа. Я составил компанию.
– Очень мило, что ты зашел, Дрот. Садись, – пригласил Никко, не поворачиваясь.
Я сел. И услышал, что Руки встали по обе стороны двери. Между громилами и Шатуном – плохо дело. Обычно мы с Никко встречались наедине. Он не любил, когда кто-то узнавал свежие новости одновременно с ним.
– Я не привык ждать по два дня, когда зову, – проговорил Никко.
Я сел прямее. Два дня? Вот черт! Мендросс не сказал, что Никко велел мне явиться еще вчера. Я потер глаза, стараясь проснуться. И сунул в рот зерно ахрами.
– Я был в гуще событий, когда мне доложили, – ответил я. – Кто же знал, что ты давно меня ждешь?
– А я вот слыхал, что, когда тебе сказали, ты с контрабандистом уже разобрался.
Я моргнул. Откуда Никко знал об Ателе? Я постарался, чтобы эта история не всплыла.
Ах, ну да. Конечно.
– Хрясь, – буркнул я.
– Этому Живорезу было что о тебе доложить, – заметил Никко, по-прежнему глядя в окно. – Ни слова похвалы.
– Да эта зверюжина бесится, потому что…
Никко поднял мясистую лапищу:
– Дрот, мне наплевать, чем ты занимаешься в свободное время. Отстегиваешь долю, и я доволен. Но мне не наплевать, когда люди отлынивают от работы.
«Люди», значит. То есть я.
– Послушай, – пробормотал я, – я опоздал и приношу извинения. Искренне. Я не знал, что ты ждешь…
Никко развернулся ко мне.
– Да насрать мне на это! – заорал он. – Мне и звать тебя было незачем! Если бы ты работал как надо, а не с реликтовым говном возился, я бы про Десять Путей уже два дня как знал! Мне пришлось слушать дно. Я не обязан слушать это гребаное дно, Дрот, потому что плачу за это тебе.
– Десять Путей? – переспросил я, гоняя во рту зерно и лихорадочно вспоминая сперва слова Мендросса, а после все, что слышал об этом кордоне за последние два месяца. Но ничего особенного не всплыло. – Какого хрена ты паришься о Десяти Путях?
– Дно, – отозвался Шатун.
Я глянул на него:
– Тебя кто-то спрашивал?
Шатун хладнокровно улыбнулся:
– На дне пошел звон, что в Десяти Путях хотят подвинуть Никко.
– На дне, говоришь? – подхватил я. – Да что ты понимаешь в звоне?
– У меня свои уши есть, – сказал Шатун.
– Ага, вижу. Красивые сережки.
– Люди говорят, что дело серьезное.
– Серьезное, – повторил я. – Ладно. Тогда ответь мне на пару вопросов, Повелитель Улиц. Ты эти сведения проверял? Может, Носа послал или кого-то из местных? Или сам оторвал задницу и сгонял? Тебе не приходило в голову, что это может быть просто сплетня? Или ты сделал стойку, едва услышал?
Шатун отлепился от стены и рыкнул:
– Я обойдусь без советов Носа, как работать на дне!
– Конечно обойдешься, – произнес я и повернулся к Никко. – Он порет ахинею.
– Почему? – спросил Шатун. – Потому что ты со мной не согласен?
Я демонстративно медленно скрестил на груди руки и откинулся в кресле. Бедные мои глаза – и так устали, а тут еще мерзкий свет из окна, и голова сейчас разболится. Тем не менее я добродушно улыбнулся.
– Ответь ему, – приказал Никко.
– Зачем? – возразил я. – Если Шатуну угодно верить всему, что болтают, то на здоровье. Я не буду обучать его задарма.
Никко шагнул ко мне, половицы заскрипели.
– Ответь, тебе сказано.
Я громко, на всю комнату, хрустнул зерном.
– Послушай, это какой-то бред. – Я начинал злиться. И ради этого меня сюда приволокли? – Кого-то там шуганули – и что, уже война? Я тебя умоляю. Это же Десять Путей! Там всегда так! Кто думает иначе, тот дурак. А если Шатуну хочется…
Для своего размера и веса двигался Никко быстро. Я не успел увернуться, как он шагнул и съездил меня по лицу.
Я чуть не слетел со стула. В голове зазвенело; щека на миг онемела, затем появилась боль. На плечи легли тяжелые ладони, и меня жестко усадили на место. Сначала я решил, что это Никко, но нет, он так и стоял напротив. Значит, Руки. Ребята остались не для красоты и держали меня сзади.
Я осторожно подвигал челюстью и ощутил вкус крови. И потекло – по губе, по бородке. Щека небось вдвое распухла. Ну и до кучи боль, которая поначалу лишь подбиралась к голове, а теперь расцвела.
Я по привычке потянулся за поясным кошелем с травами. Там хранились болеутоляющие средства – вощеные пакетики с порошками, листиками и мазями; может, найдется чуток Святого Бальзама для щеки…
Вмешался Рука. Не позволил.
– Не рыпайся, – сказал Никко. Он потирал ушибленную ладонь. – Поосторожней, Дрот.
И он наклонился к моему лицу, благоухая луком.
– Понимаешь, почему я тебе врезал?
Я кивнул и медленно высвободил руку.
– Потому что ты согласен с Шатуном?
– Отчасти да. А еще почему?
– Потому что я походя назвал тебя дураком?
Никко с маху дал кулаком мне в живот. Я согнулся пополам, но Руки вцепились в плечи и дернули меня назад. Я сидел, хватая ртом воздух, внутри все перекрутило. Я решил, что если блевать, то прямо Никко на сапог.
– Об этом я не подумал, – заметил Никко, выпрямляясь. – А еще?
Он терпеливо ждал, пока я давился и задыхался. Я наконец глотнул воздуха и выдавил:
– За то, что я не ответил ему, когда ты в первый раз приказал.
– Не раз, а два, – поправил Никко. – И третьего не будет.
Я слабо кивнул и с трудом выдохнул. Что-то было неладно: Никко, конечно, на руку скор и вообще скотина, но никогда не бил меня за пререкания. Он чем-то всерьез озаботился.
Я моргнул и встряхнул головой. Башка раскалывалась, недосып никуда не делся, и соображал я туго.
– Это же Десять Путей, – повторил я, выгадывая время. Голос прозвучал тверже, чем я рассчитывал. Спасибо ахрами. – Дыра дырой, набитая мокрушниками и мелким паханьем. Они постоянно грызутся, иначе в люди не выбиться. Навел шороху, надул кого посерьезнее – глядишь, и приподнялся.
– Так и сейчас, – продолжил я. – Кто-то играет мышцой и смотрит, насколько ты прогнешься. А мы там не сильно в Тузах и первые в списке. Пошли туда пару Резунов, пусть покоцают местных; иного можно и замочить. Тамошний Клан мигом поймет, чем пахнет.
– Я уже послал, – огрызнулся Никко.
– Отлично, – сказал я.
– Они не вернулись.
– Да ну?
Никко отошел от меня и уселся за стол.
– Скажи ему, – велел он Шатуну.
– Мы послали туда троих Резунов, – сообщил тот. – Ни один не вернулся. Это было два дня назад. А вчера ночью мы отправили туда Рук – двоих. И еще четырех Резунов. Рука – один – приплелся сегодня утром. Покоцанный. Помер через час.
Я негромко присвистнул. Ну, с Резунами понятно. Хорошие боевики, но при желании найдутся не хуже. Другое дело – Руки. Это гвардия Круга. Его мускулы. Потеря двух Рук и четырех Резунов на паршивом кордоне была для Никко не просто дурным знаком – позором.
Теперь я понял Никко. Он должен был наказать виновного, и побыстрее. Иначе потеряет лицо. А то ему раз кровь пустили, два пустили – и вот чужое паханье кружит вокруг его делянки, примериваясь, куда бы тяпнуть. Псы недолго остаются вожаками, если позволяют щенкам задирать на них лапу.
– Я ничего об этом не слышал, – сказал я. – И это хорошо.
Они уставились на меня.
– Это означает, что наши сумели сохранить дело в тайне и у нас есть пространство для маневра.
– Плевать мне на «пространство», – проговорил Никко. – На улицах жалуются – значит, кто-то сболтнул.
