— Ты пойдешь в воскресенье в Нордхауг?
— Пойду.
Она помолчала минуту, потом сказала, не глядя на него:
— А ты знаешь, что Кнут Нордхауг приехал домой на свадьбу сестры?
— Знаю.
Ингрид посмотрела на брата.
— Торбьорн, Торбьорн!
— А ты хочешь, чтобы я опять позволил ему влезать между мной и моими знакомыми?
— Да он вовсе и не влезает, по крайней мере не больше, чем хотят эти знакомые.
— Никто не знает, чего они хотят.
— Как тебе не стыдно, ты же отлично знаешь!
— Но сама она ничего не говорит!
— Ах, какой ты все-таки! — воскликнула Ингрид, сердито глядя на брата. Потом она встала и снова оглянулась. Торбьорн отбросил ветку, сунул нож в чехол и, повернувшись к Ингрид, сказал:
— Послушай, мне все чертовски надоело. И меня и ее обливают грязью, потому что мы все время что-то скрываем, прячемся… А с другой стороны… я даже не бываю на Сульбаккене, так как, видишь ли, не нравлюсь ее родителям. Мне нельзя заходить к ней, как другие парни заходят к своим девушкам, потому что Сюннёве у нас, оказывается, чуть ли не святая…
— Торбьорн! — укоризненно сказала Ингрид, и в голосе ее зазвучала тревога, но Торбьорн неумолимо продолжал:
— Отец не хочет просить за меня, говорит: «Сначала заслужи ее, тогда получишь!» А все это одни только разговоры, и никакого толку. Вот и все, чем я могу похвастаться. И я даже не знаю, действительно ли она…
Ингрид быстро подбежала к брату и, оглядываясь назад, зажала ему рот рукой. Но тут кусты снова раздвинулись, и оттуда вышла высокая стройная девушка с ярким румянцем на щеках. Это была Сюннёве.
— Добрый вечер! — сказала она, а Ингрид выразительно посмотрела на Торбьорна, как бы говоря: «Ну вот, видишь!» Торбьорн тоже посмотрел на Ингрид, и взгляд его говорил: «Зачем ты это сделала?» На Сюннёве они старались не смотреть.
— Можно мне присесть, а то я очень устала сегодня, — сказала Сюннёве, усаживаясь на траву. Торбьорн низко наклонил голову, будто разглядывал, не сыро ли там, где она села. А Ингрид вдруг посмотрела в сторону Гранлиена и закричала:
— Ах эта мне Фагерлин, опять она отвязалась и забрела в огород. Вот гадкое животное! И Челлерос туда же? Ну я им сейчас покажу! Давно пора перебираться на выгон! — И она побежала вниз по склону горы, даже не попрощавшись. Сюннёве тотчас же встала.
— Ты уходишь? — спросил Торбьорн.
— Да. — отвечала она, но продолжала стоять.
— Подожди немного, — попросил он, не глядя на нее.
— В другой раз, — ответила она тихо.
— Боюсь, слишком долго придется ждать, — сказал Торбьорн.
Сюннёве подняла глаза на Торбьорна, он тоже посмотрел на нее. Оба молчали.
— Сядь, прошу тебя, — сказал он смущенно.
— Не надо, — ответила она, оставаясь стоять. Торбьорн почувствовал, что в нем поднимается раздражение, но вдруг произошло то, чего он меньше всего ожидал. Сюннёве подошла к нему, склонилась к самому лицу и, заглянув в глаза, спросила:
— Ты сердишься на меня?
А когда он тоже посмотрел на нее, она неожиданно заплакала.
— Нет, что ты, — сказал Торбьорн, покраснев до корней волос. Он протянул ей руку, но она не видела ее, так как глаза ее были полны слез. Он опустил руку и спросил:
— Значит, ты слышала все, о чем мы говорили?
— Все! — ответила она, снова посмотрела на него и засмеялась, но глаза ее еще больше наполнились слезами, и Торбьорн просто не знал, что ему делать.
— Я, наверно, очень гадко вел себя, — вырвалось у него. Он сказал это с такой нежностью, что Сюннёве невольно опустила глаза и немного отвернулась от него.
— Не суди о том, чего не знаешь. — голос ее дрогнул, и Торбьорну вдруг стало не по себе. Он почувствовал себя совсем маленьким и беспомощным и, не зная что сказать, вымолвил:
— Прости меня, ладно?
Но тут она снова разрыдалась. Торбьорн не мог больше выдержать, он бросился к Сюннёве, обнял ее и тихо спросил:
— Ведь ты тоже любишь меня, Сюннёве?
— Да, — отвечала она, всхлипывая.
— И из-за этого страдаешь?
Она молчала.
— Из-за этого, да, из-за этого? — несколько раз повторил он. Но Сюннёве рыдала все сильнее и сильнее, стараясь высвободиться из его объятий.
— Сюннёве! — сказал он и еще крепче обнял ее. А она склонила голову к нему на грудь и все плакала, плакала.
— Давай поговорим о наших делах, — сказал Торбьорн, усаживая ее на траву; сам он сел с ней рядом. Сюннёве вытерла глаза и попыталась улыбнуться. Тогда он взял ее руку в свою и посмотрел ей прямо в глаза:
— А что твои родители говорят обо мне?
— В общем то же, что и твой отец, — ответила Сюннёве, перебирая рукой траву.
— А что именно?
Что ты немного своенравен… немного, — прибавила она.
— Гм, а ты тоже так думаешь?
Она молчала.
— Такой уж весь наш род, — сказал Торбьорн.
— Но ведь тебя никто не заставляет быть таким, — ответила ему Сюннёве. Торбьорну это не понравилось и он сказал уклончиво:
— Ведь мои родители не гаугианцы.
Сюннёве посмотрела на него укоризненно, и Торбьорн тотчас же пожалел, что так сказал. А Сюннёве заметила ему мягко:
— Если ты намекаешь на моих родителей, то уж оставь их лучше такими, какие они есть… Ведь все-таки они мои родители, и я должна их слушаться.
— Тогда пусть и на меня перестанут наговаривать, — сказал Торбьорн. — И вообще я не понимаю, почему всякий кому не лень, сует нос в мои дела. Ведь никому так не перемывают косточки, как мне.
И тут Сюннёве подумала, что в словах Торбьорна много правды_ Она сама никак не могла понять, почему к нему все относились строже, чем к другим. Подумав немного, она сказала:
— Конечно, это все верно, но… если уж так получилось…
— Значит, я один должен тащить воз, в который они меня впрягли, а сами они даже пальцем не хотят пошевелить, чтобы сдвинуть его с места?
— Да, это, конечно, тяжело, но…
— Но иначе не видать мне тебя как ушей своих?
Сюннёве молчала.
— А ты никогда не спрашивала их об этом? — сказал Торбьорн, привлекая к себе ее руку.
— Я не решалась, — ответила Сюннёве тихо. Он помолчал.
— И ты, никогда не говорила с ними обо мне?
— Нет.
— Откуда же ты знаешь, что они скажут?
— Знаю.
Торбьорн нахмурился, оперся локтем о колено, а голову положил на руку.
— Если так будет продолжаться, не бывать мне на Сульбаккене, — сказал он, помолчав. Вместо ответа Сюннёве снова разрыдалась. Торбьорн не знал, почему она плачет, но вдруг почувствовал, что сам вот-вот расплачется.
— Я ведь знаю, что часто поступал нехорошо. Но ведь меня тоже надо понять… пойми, я вовсе не такой уж плохой. — Он остановился, помолчал минуту. — Мне ведь всего двадцать лет, и… я… — Торбьорн никак не мог закончить свою мысль. — Но тот, кто меня… любит по-настоящему любит, должен… Тут он окончательно смешался и умолк. Вдруг он услышал ее приглушенный голос:
— Не говори так… ты не знаешь, как сильно… Я не могла сказать об этом даже Ингрид… — Она снова разрыдалась — Ты не знаешь… как… я… страдаю…
Он обнял ее и крепко прижал к своей груди.
— Поговори скорее с родителями, — прошептал он, — и увидишь, все будет хорошо.
— Я все сделаю, как ты захочешь.
— Все?
Она повернулась к нему и обвила рукой его шею.
— Я хочу, чтобы ты любил меня так же сильно, как я люблю тебя! — сказала она, пытаясь улыбнуться.
— А разве я не люблю тебя? — спросил он тихо и нежно.
— Нет, не любишь! Если бы ты хоть немного меня любил, ты бы слушался меня, делал, как я тебе говорю. А ведь ты хорошо знаешь, что нужно для того, чтобы мы были вместе, но ты не хочешь этого. А почему?
Раз уж Сюннёве заговорила о том, что у нее так наболело, она должна была высказать все.
— Боже мой, если бы ты знал, как я жду того дня когда ты придешь на Сульбаккен. Но о тебе вечно говорят что-нибудь плохое, даже твои собственные родители и ты сам в этом виноват.
И Торбьорн вдруг явственно увидел, как Сюннёве ходит по Сульбаккену, ожидая того счастливого мгновения, когда она сможет привести его к своим родителям. И он сам виноват, что это мгновение еще не наступило.
— Но почему же ты не сказала мне об этом раньше?
— Разве я тебе не говорила?
— Говорить-то говорила, но не так, как сейчас.
Она задумалась, а потом сказала, складывая свой фартук:
— Да потому… потому что никак не могла решиться.
Оказывается, она боялась его. Это так его поразило и в то же время тронуло, что неожиданно для себя самого он вдруг поцеловал ее, поцеловал первый раз в жизни.
Поцелуй привел ее в смятение, она даже перестала плакать, глаза ее удивленно раскрылись, а на губах заиграла растерянная улыбка. Она потупилась, потом снова посмотрела на него и вдруг широко улыбнулась. Больше они не проронили ни слова, руки их соединились, но они не решались сжать их сильнее. Наконец она слегка отодвинулась от него, вытерла глаза и лицо и привела в порядок волосы, которые слегка растрепались. А он сидел и думал о том, что раз уж она тоньше и деликатнее других девушек и хочет, чтобы с нею обращались не так как было принято у них на селе, то он сделает все как она хочет.
