Я поняла, что вишу на волоске от пропасти. Выход был только один — обратиться за помощью к человеку, которого я ненавидела и… хотела.
Мне пришлось обратиться за помощью к Темирхану.
Я знала, что он не будет мне рад. Знала и понимала, что поступила некрасиво по отношению к нему в прошлом.
Мысленно я отдавала себе отчёт, что он захочет взять реванш, отомстить за уязвленные чувства, за то, что плюнула ему в душу.
Похоже, что я для него — никто.
Но одно дело знать.
Чувствовать на себе — в тысячу раз больнее…
Глава 6
Диана
День пролетает незаметно.
Я немного пообщалась с прислугой, до того, как появилась в доме хозяйка. Узнала, что сына Хана зовут Тимур, этому светловолосому и голубоглазому мальчугану всего два с небольшим.
Тимур совсем не похож на Темирхана! Ни одной похожей черты, уж я-то, как физиономист и художник, подмечаю такие тонкости.
Есть сходства с Людмилой — те же широкие, выступающие скулы и тот же курносый нос!
Разумеется, я сравниваю нос Тимура с носом Люськи, каким он был до операции по ринопластике.
Словно Тимур многое взял от Люськи и совсем ничего от Темирхана. Как будто Тимур совсем не сын Хану.
Я начинаю подсчитывать в уме. Я хотела бы ошибиться в подсчётах.
Но всё указывает, что Люся забеременела от Хана, когда жила в доме моего отца.
Может быть, даже трахалась с ним на одной из наших кроватей!
Злость и ревность снова накрывают меня с головой.
Злость — понятное чувство, но ревности-то откуда взяться?
Я же думала, что переболела и переросла. Мне скоро исполнится двадцать два года, а Темирхану полных сорок лет.
К чему сейчас приплетать мысли о нём?! Но они лезут и лезут, настырные.
Как назло, Темирхан стал ещё красивее. Казалось бы, он уже не молод. Но он, похоже, из того типа мужчин, что лишь хорошеют с годами, настаиваются, как отличное вино, а потом пьянят, пьянят и кружат голову.
Рассматриваю семейные фото Асадовых: Людмила, Хан и их сын. Но сама смотрю лишь на Хана жадно-жадно.
Каждую чёрточку лица запоминаю и рыдать хочется от невозможности быть вместе.
Вернее, вместе мы будем. Но только в горизонтальной плоскости. Или в вертикальной. Или в любой другой, в какой Хану захочется меня поиметь.
Больше ничего другого мне не светит.
Семь ночей. Восемьдесят четыре часа.
Мозг начинает лихорадочно подсчитывать минуты и секунды…
Приказываю себе остановиться, а то так недолго и с ума сойти.
Но как назло, вспоминаю единственную ночь, которую мы провели вместе. Вернее, секса с проникновением так и не случилось, но Хан довёл меня до оргазма несколько раз.
Меня начинает вести, и я снова вспоминаю, как это было.
Та ночь стала моим наваждением и проклятием…
Наши жадные поцелуи, один за другим. Глубокие и взрослые. Грязные. Но хочется ещё и ещё. Запачкаться с головой, нырнуть в эту бездну и остаться там навсегда.
Его руки — большие и жаркие, буквально повсюду. Хорошо помню жалобный, громкий треск трусиков от жадного напора его большой руки.
Звук бьёт по нервным окончаниям и подхлёстывает.
Даже сейчас.
Спустя три года.
Я проваливаюсь в жаркие видения и плотнее сжимаю бёдра, потому что между ними разливается порочная, горячая влага.
Отставляю фото Темирхана обратно на полку и спешу подняться в свою спальню, подальше от соблазна. Меня бросает то в жар, то в холод.
Я забираюсь под тёплые струи воды, чтобы немного успокоиться.
Но тело послушно отзывается на любое из собственных прикосновений, вызывает чувственную дрожь и заставляет окунаться в прошлое, с головой.
Стараюсь выплыть на поверхность, но меня топит и топит, безвозвратно.
И я уже совсем себя не контролирую, не разделяю явь от видений. Не могу понять, чьи руки скользят по телу — мои или Темирхана.
Если бы это были его руки и пальцы…
Если бы его…
О да-а-а-а…
Всхлипываю, плачу и прогибаюсь в спине для его прикосновений. Таких жарких и умелых.
Стоит лишь дотронуться до нежной, влажной плоти, как я глухо стону мне и сама развожу ножки шире.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ещё… — почти требуя, двигаю бёдрами навстречу пальцам.
Как он сделал потом? Развёл мои ноги в стороны и обнажил полностью, прижался ртом и губами, лаская клитор и обводя языком лоно по жаркому кругу.
Целовал меня низко и высоко. Жарко-жарко… Бесстыдно…
Разложил меня на диване и устроился между моих ног, целуя, трахая языком…
Это было так прекрасно, что я потеряла всякий стыд. Просто забылась и сама дрожала, толкалась ему в лицо, на умелый язык, умоляя не останавливаться. Он довёл меня до оргазма низкими, горячими поцелуями с языком.
Я целовала его в ответ — в губы, потом скользила жаркими поцелуями по скулам и подбородку.
Губы покалывало от его грубоватой щетины и желания стать ещё ближе, быть ещё откровеннее и выпустить, наконец, на волю, всех своих чертенят.
Которых оказалось в избытке и каждый из них — одержим другом моего отца.
Хан перевернул меня на живот и прижался членом к ягодицам. Внутри полыхнуло и восторгом, и предвкушением, и сладким страхом, от которого по телу пробежали пики мурашек.
Но секса не было. Он лишь дразнил меня, двигаясь по касательной, а потом горячо и влажно выплеснул семя на кожу ягодиц.
— Ты сводишь меня с ума, — прошептал он мне со сбившимся за черту дыханием.
Его губы были такими манящими и порочными, что я не удержалась и дотронулась до них пальцем, обведя их контур.
— Ты же не…
Тогда я ещё и не могла говорить вслух открыто, откровенно. Я не смогла сказать ему: «Ты же не получил секса, к которому привык!»
Но он ответил:
— Я хочу, чтобы ты стала моей, по-особенному, не так, впопыхах…
Так просто и так легко, соглашаясь, отступая, давая мне шанс привыкнуть. Щедро одаривая обещанием и словами, что я для него — Особенная.
А потом…
Потом я проснулась. Вдохновлённая и влюблённая, до последней черты, за которой уже — одержимость.
Хотелось закончить конкурсную работу, на ней был изображён Он — мужчина, которому я была готова подарить и сердце, и тело, и душу. Но поднявшись в мастерскую, на чердаке, я поняла, что любовница Хана испортила мою работу, измазав её чёрным акрилом. Кроме неё, больше некому было.
Внезапно мне стало стыдно и я испугалась своих чувств к взрослому мужчине.
Потом всё закрутилось так быстро, что я едва успевала отмечать события: ссора между мной и Ханом, Хан выгнал свою любовницу, наше сближение и снова разрыв.
Теперь уже окончательный. С лёгкой руки папы, рассказавшего, что Хан был влюблён в мою маму.
Потом я долгое время не могла смотреть в зеркало, на своё отражение, без содрогания. В каждом жесте мимики я видела маму, а не себя, и не хотела видеть наше сходство.
Я могла думать лишь о том, что Хан хотел меня из-за внешнего сходства с ней, хотел её, а не меня…
Со временем я смирилась с этим и отлегло, но ненадолго.
До сих пор стыдно вспоминать «подарок», устроенный мной Хану на день рождения его сына.
Если бы я могла изменить прошлое, то ни за что не стала бы так поступать. Возможно, именно из-за этого «подарка» Хан сейчас относится ко мне так — холодно и отстранённо, как к вещи.
Двигаться нет желания.
Я сползаю вниз по стене и смотрю прямо перед собой, но не вижу ничего. То ныряю в прошлое, то фантазирую, какой могла быть жизнь — моя и Хана, одна на двоих.
Я так хочу забыться, но даже в мечтах не получается построить счастливое будущее.
Внезапно дверь душевой кабины отъезжает в сторону. Я вздрагиваю и прижимаюсь всем телом к Хану, резко вытягивающему меня из кабины.
Я заглядываю в его глаза.
Тело бьёт мелкой, острой дрожью, а напряжённые соски царапаются о ткань его рубашки…
— Долго ты здесь сидишь? Продрогла…
— Долго?
Зуб на зуб не попадает.
— Уже вечер, Ди, — хмурится Хан. — Поздний вечер. Прислуга сказала, что ты давно не выходила из комнаты, и я… — замолкает.
