Говорили сперва они мало, и оба находились под обаянием охватившего их настроения. Доктор первый нарушил молчание:
— Пора покинуть заколдованный мир ундин и вернуться к прозаической действительности, — сказал он, улыбаясь и направляя лодку к берегу.
Когда Мэри выскочила на пристань, из волос ее выпала украшавшая голову красная роза. Вадим Викторович поднял цветок и спросил, прицепляя его к бутоньерке:
— Могу я сохранить ее?
Мэри утвердительно кивнула головой, но сопровождавший вопрос взгляд был так загадочен, что она вспыхнула, и, чтобы выйти из замешательства, поспешила сказать:
— Благодарю вас, Вадим Викторович, за огромное доставленное мне удовольствие.
— Оно было взаимно, — ответил он, задержав на секунду протянутую ему ручку.
Вернувшись в свою комнату он открыл окно, прислонился к нему и задумчиво стал нюхать розу. И точно с ароматом цветка в голове его зашевелились бурные мысли. В его воображении встал образ Мэри, такой, какой он ее сейчас видел: очаровательной, как воплощенное искушение. Невольно сравнивал он ослепительно свежий цвет ее лица с подмалеванной физиономией баронессы, большие, ясные и веселые глазки Мэри с лукавым взглядом той и ее Несносной, грубой страстью. В эту минуту его возлюбленная была ему положительно противна. Эта ведьма преграждает ему путь к счастью и не выпустит его из когтей, а согласие ее на его женитьбу — притворно: чтобы закрыть ему доступ к сердцу прелестного ребенка, она будет глумиться над ним в присутствии Мэри.
Он встал и в волнении зашагал по комнате, но уравновешенная и благоразумная натура вскоре взяла верх: он бросился в кресло и думал, отирая лоб:
«Я в самом деле, кажется, схожу с ума! Можно ли поддаваться таким нелепым бредням? Ведь я действительно стар для такой девочки! Да и никогда я не отделаюсь от баронессы: полип этот крепко вцепился в меня и является Немезидой за мой подлый поступок… И зачем только ввязался я в эту гнусную связь?!.»
Мрачный и раздраженный он встал и пошел спать.
Под впечатлением ночной прогулки Мэри долго не могла уснуть и думала о Вадиме Викторовиче: она сравнивала с доктором двух своих поклонников — Поля Норденскиольда и Эрика Раутенфельда — и, странное дело, преимущество оказывалось на стороне Заторского: он красивее и привлекательнее обоих. Сердце ее билось сильнее при воспоминании о загадочном выражении его глаз и тех вспыхнувших искрах, которые открывали скрытый мир и никогда не загорались в присутствии баронессы…
На другой день, за завтраком, Вадим Викторович принял свой обычный тон, хотя казался веселее обыкновенного. Он играл с детьми в крокет и лаун-теннис, бегал на гигантских шагах, а развеселившаяся Мэри совсем подружилась с ним, забыв даже о превосходстве своей юности.
После, игры в мяч Борис остановился, чтобы перевести дух, и отирая потный лоб, неожиданно спросил:
— Слушай-ка, дядя Вадим, почему это мама все говорит, что ты старик? А ты и бегаешь скоро, и ноги у тебя не хуже, чем у нас.
Мэри громко расхохоталась, а доктор повернулся и пристально посмотрел на нее.
— Мария Михайловна, а вы также находите, что я очень стар?
— Совсем нет. Наоборот, я нахожу, что вы молоды, — ответила она, сильно краснея.
— Благодарю. А теперь, чтобы оправдать вашу хорошую аттестацию, предлагаю еще партию лаун-тенниса, — засмеялся он.
День прошел весело. Только что кончился чай, как, к общему удивлению, явилась баронесса, которую ожидали только на другой день. Она пояснила, что болезнь отца оказалась ложной тревогой, а так как старик чувствовал себя хорошо, то она и поспешила вернуться.
Присутствие баронессы подействовало на Вадима Викторовича: он перестал смеяться и болтать, отказавшись затем играть в мяч, когда дети пришли звать его.
— Почему вы не хотите, доктор? Идите, идите. В ваши годы полезно иногда движение, — заметила баронесса.
Слова казались веселыми и шутливыми, но в тоне и взгляде слышалась злая насмешка. Ввиду резкого отрицательного жеста доктора, Мэри с детьми ушла с террасы. Вадим Викторович поставил бывшую в его руках тарелку с земляникой и, весь красный, повернулся к баронессе, насупив брови.
— Серьезно прошу вас, Анастасия Андреевна, воздержаться впредь от шуток дурного тона, к которым вы пристрастились. Я не считаю себя такой развалиной и настолько дряхлым, чтобы приходилось удивляться, если я сделаю какое-либо движение.
Баронесса разразилась взрывом грубого смеха и дружески похлопала его по плечу.
— Успокойтесь, мой милый! Конечно, вы не старик, но если вздумали бы прыгать и бегать с такими ребятами, как Лиза, Мэри и Борис, которые могли бы быть вашими детьми, то это было бы смешно. Мэри, правда, восемнадцать лет, и она так прелестна, что я думала одно время предложить ее вам в невесты, но затем я убедилась, к сожалению, что она слишком наивна и юна, а потому положительно не годится в жены такому серьезному человеку. Возможно даже, что в виду разницы в летах и родители ее не согласились бы, тем более, что по некоторым намекам Анны Петровны можно догадываться, на ком они остановили свой выбор. Но поговорим о другом: я забыла сказать, что завтра у нас будут гости. Я встретила Поля Норденскиольда и пригласила его с двоюродными братьями, тоже моряками, на несколько дней в Зельденбург. Надо же как-нибудь развлечь молодежь, а мы с вами немного стары для этого.
Доктор молча выслушал эту веселую и как будто произнесенную невинным тоном тираду, но он чувствовал выпущенные когти, которые невзначай поцарапали его, выставляя на вид разницу лет, отделявшую его от всего юного и прекрасного, могущего ему нравиться. В эту минуту он ощутил почти ненависть к надоевшей ему и стареющей женщине, язвительный язык которой ставил преграды и вырывал пропасти между ним и очаровательным существом, соблазнительным видением носившимся в его воображении минувшей ночью. Ему казалось, что невидимая тяжесть давит на него, что темнело и задергивалось пеленой все: и солнце, и веселость, которая со вчерашнего дня охватила его существо и наполняла сердце. Грубая правда, беспощадно бросаемая ему в лицо, гласила: «Ты стар и преступно было бы связать с собою этот весенний цветок». А ему так хотелось быть молодым: для нее одной и ни для кого другого…
Наступило продолжительное молчание. Доктор взял газету и, казалось, был поглощен чтением, а баронесса ела землянику, перелистывая привезенный из города модный журнал.
Прошло может быть с полчаса, как донесся шум голосов, а минуту спустя Мэри с Борисом ураганом вбежали по ступенькам террасы и запыхавшись остановились перед доктором.
— Вадим Викторович, пойдемте играть с нами. Пришли две дочки управляющего и его сын, студент, у нас ничего не выходит. Пойдемте, пойдемте! Вы так хорошо умеете устраивать игры! — умоляла Мэри, а Борис в это время повис на шее доктора.
Видя, что он молчит в нерешительности, Мэри обратилась к баронессе:
— Анастасия Андреевна, скажите Вадиму Викторовичу, чтобы он шел играть! Пожалуйста!
— Но дитя мое, я не имею такой власти над ним и не держу его: пусть идет играть с молодежью, если ему это нравится и приятно, — ответила баронесса, принужденно смеясь.
Доктор не слушал ее и видел только чудные, с мольбой и лаской обращенные на него глаза Мэри. Поддавшись их обаянию, он встал, и шалуны увели его.
Анастасия Андреевна продолжала сидеть, сумрачная и, видимо, обозленная: ее не пригласили участвовать в играх. Почему? Разве считали слишком старой? В эту минуту она почувствовала внезапную тяжесть в ногах. Конечно, это просто нервная слабость после дороги, а, впрочем, и лучше, может быть, не принимать участия в игре. Что, если бы она оказалась слишком тяжелой на бегу? Было бы ужасно смешно… Но она свое возьмет!
Когда крики и веселые голоса игравших возвестили, что оживление достигло высшей степени, она встала и оперлась о перила. Играли на усыпанной песком площадке недалеко от террасы, и ее взгляд впился в Вадима Викторовича. Как он проворен и ловок, ни на минуту не отставая от своих юных товарищей. И завистливое, злобное выражение исказило лицо баронессы. Он действительно еще молод и может претендовать на восемнадцатилетнюю жену, не рискуя казаться смешным: но только она никогда этого не допустит.
