Смотрю на свои часы. Около одиннадцати ночи. Только около одиннадцати? Ведь в воде мы пробыли целую вечность. Тиканья часов не слышу. Они остановились. Стало быть, сейчас час или два ночи. Через несколько часов все начнется заново. И в этот период времени надо найти выход.
Выход? Враги повсюду, рассеяны между мостом Франца и Пратерштрассе.
Проползая каждый метр с неимоверными усилиями, мне удается пронести на спине Михаэля до разрушенного здания, которое маячит в темноте на противоположной стороне причала. Железная конструкция или то, что от нее осталось, раскачивается в воздухе и погромыхивает. Кажется, здесь был ангар старой таможни или помещения какой-то пароходной компании.
В этом секторе весь день вели бой несколько взводов полков дивизии «Рейх». Находясь за заграждениями в «Урании», мы наблюдали, как самоходные орудия и танки Т-34 русских безостановочно били весь день со своих позиций. Тем, кто выжил, должно быть, удалось ранним вечером уйти.
Среди огромных груд камней и металлических конструкций различаю в темноте десяток мертвых тел, сложенных одно на другое.
Некоторое время разыскиваю на ощупь, пока не нахожу, место, где можно положить Михаэля. Он все еще тихо стонет. Несмотря на холод, с моего лица стекает обильный пот.
Измученный, потерявший надежду и на пределе сил, я опускаюсь на землю. Кромешная тьма. Но мне вдруг приходит в голову, что я мог бы перевязать рану Михаэля, если бы был свет.
С этой мыслью снова поднимаюсь.
Передвигаясь на четвереньках, я ощупываю руками мятые мундиры с запекшейся кровью, одеревеневшие лица убитых солдат. Пальцы касаются ужасных липких ран. Преодолевая отвращение, роюсь в индивидуальных пакетах трупов. Наконец после долгих поисков нахожу то, что ищу.
Спички.
Дрожащими руками вынимаю одну из коробки и чиркаю.
Ослепленный на мгновение ярким светом, держу спичку над головой, чтобы что-то видеть в могильном мраке, окружающем меня.
Стою, замерев от ужаса.
Здесь лежит около тридцати трупов эсэсовцев, иссеченных пулями и осколками снарядов. Из темноты проступают их искаженные агонией, страшными гримасами лица. Их широко раскрытые, остановившиеся глаза, казалось, устремлены к свету.
Спичка вспыхивает с шипящим звуком и гаснет. Меня снова поглощает ночь, которая теперь еще темнее и страшнее. Еще опаснее.
У Стинсмана жуткая рана, нет никакой надежды на спасение.
Мои познания в медицине весьма скромны, но я уверен, что только немедленная ампутация спасет его коленный сустав и остаток ноги.
Икра ноги уже почернела. Вода, насыщенная разлагающейся плотью и мусором, должно быть, внесла инфекцию в рану.
Чиркаю другую спичку и всматриваюсь в его лицо. Его глаза глубоко ввалились. Кожа пожелтела и приобрела восковой оттенок.
Он следит взглядом за моими движениями. Но вот замечаю, что его губы дрогнули.
– Плохо дело? Началось… гниение, видимо. Впрочем, все равно.
Присаживаюсь рядом с ним. Он медленно ищет на ощупь мою руку.
– Петер… Не оставляй меня… им. Дай слово.
Я пожимаю плечами, словно он может это заметить. У нас ведь нет даже оружия.
Слышу во тьме его голос. Он звучит как молитва.
– Я говорю вздор. Ты никогда меня не бросишь, Петер!
Часы тянутся мучительно долго и в то же время с трагической быстротой.
Последняя ночь.
Годы отчаянной борьбы, бесконечных боев, нечеловеческих страданий заканчиваются таким образом.
Погибаем как крысы в мышеловке, как затравленные звери в зловещем мраке развалин, среди разлагающихся трупов. Попасть в плен еще хуже, чем смерть. В любом случае эсэсовцев в плен не берут. И тем лучше.
Последняя ночь.
Думаю обо всех павших на пути, который я, или, лучше сказать, мы прошли. Обо всех тех, которые проявили высочайшее самопожертвование в этой жестокой, беспощадной и безжалостной борьбе. Обо всех тех, которые уходят в вечность, проклиная нас, изможденно качая головой, пытаясь сбросить давящий на них балласт смерти в последнем приступе ненависти и бессильного, горького гнева.
Одни были виновны, другие – невинны. Они не понимали, не хотели понять. Или мы не смогли объяснить им.
Сейчас это не важно. Поздно, слишком поздно.
Несмотря на это, а может, как раз из-за этого я не могу, не должен сожалеть обо всем.
Придет день, о котором другие, возможно, будут жалеть. И среди них те, которые помогали нанести нам поражение.
Думаю о своих друзьях…
Думаю о тебе, Франц. Ты спишь, свернувшись внутри грубо сколоченных ящиков для боеприпасов, под высокими черными соснами на возвышенности Ергени. Бедняга Франц. Пусть русская земля будет тебе пухом.
А ты, старина Карл, такой веселый и жадный до жизни. Твоя могила, одна среди миллионов других непомеченных могил, сейчас представляет собой, возможно, неприметный холмик, заросший травой и дикими цветами.
Все мои товарищи, павшие под Равой-Русской, у Днепра, в снегах Кавказа и холодных степях у Волги, спите спокойно, вопреки всем и всему.
Поднимаюсь. Необоримое стремление заставляет меня еще раз заглянуть в лица солдат, лежащих вокруг меня в непостижимом мраке складского помещения.
Чиркаю спичку за спичкой. Иду среди них.
Мой последний смотр роты.
Мигающие язычки пламени спичек слабо освещают молодые лица. Одни из них – спокойные, умиротворенные, другие – измученные, с глубокой печатью страдания, с линией рта, искаженной гримасой смерти.
Где-то вычитал, что в момент смерти, погружения в небытие вся жизнь человека проносится в одной яркой вспышке памяти.
Воспроизвожу свою жизнь снова, передвигаясь среди мертвых.
Несчастный парнишка, у которого еще пушок на щеках, зажал руками свою ужасную рану. Он так напоминает меня самого много лет назад. Таким же молодым и полным энтузиазма был я, когда провозглашал свою клятву на берегах Хафеля.
На лице этого несчастного невезучего воина с плотно сжатыми зубами трагичная восковая маска запечатлела целеустремленность, неустрашимость, которая позволила ревностному молодому офицеру вести своих солдат в атаку, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и летящие осколки.
Спички закончились. И я понимаю, что не решусь искать новую коробку.
Замечаю в темноте два серебряных квадрата. Лейтенант дивизии «Рейх». Он мог бы пасть в подмосковных лесах, в аду Сталинграда или горах Эльзаса. Но судьба распорядилась так, что он сгниет среди развалин на набережной загаженного канала.
Желтоватый свет догорающей спички выявил зеленую шинель и красную звезду. Русский. Хотелось бы знать, что он делал здесь. Может, пленный, расстрелянный перед отступлением. Он тоже, должно быть, упокоится в Валгалле, рае для всех нас, бедняг, где обнаружит миллионы таких же, как он, встретившихся наконец в благословенном потустороннем мире.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
