– Почему последнее время говорят о Кольбере? – заметил Пелисон.
– Это не удивительно, если правда, что король назначил его интендантом своих финансов, – возразил Фуке.
Едва он произнес эту фразу, как со всех сторон посыпались самые нелестные эпитеты по адресу Кольбера: «Скряга! Негодяй! Лицемер!»
Пелисон обменялся с Фуке многозначительным взглядом и сказал:
– Господа, мы отзываемся так дурно о человеке, которого совершенно не знаем. Это несправедливо и неблагоразумно; я уверен, что и министр того же мнения.
– Разумеется, – отвечал Фуке. – Оставим в стороне жирных цыплят Кольбера и займемся лучше фазанами и трюфелями, о которых предусмотрительно позаботился Ватель.
Эти слова разогнали темную тучу, нависшую было над обществом. Гурвиль так усердно воодушевлял поэтов вином Жуаньи, а аббат, сообразительный, как всякий человек, нуждающийся в чужих деньгах, так усердно развлекал финансистов и военных, что под шум болтовни и веселья рассеялись последние остатки тревоги.
После ужина Пелисон приблизился к Фуке:
– У вас какое-то горе, монсеньер?
– Да, и большое, – ответил министр. – Гурвиль вам расскажет.
– Нужно отправить всех лишних смотреть фейерверк, – сказал Пелисон Гурвилю. – Тогда и поговорим.
– Хорошо, – отвечал Гурвиль и шепнул несколько слов Вателю.
Последний тотчас увел в глубь сада дам, щеголей и праздных болтунов; немногие оставшиеся продолжали прогуливаться по галерее, освещенной тремя сотнями восковых свечей, на виду у любителей фейерверка, которые разбрелись по саду.
Гурвиль подошел к Фуке:
– Монсеньер, теперь мы все здесь. Считайте.
Министр обернулся и сосчитал: всех оказалось восемь человек.
Пелисон и Гурвиль прохаживались под руку с видом людей, болтающих о пустяках.
Лоре с двумя офицерами прогуливался тут же.
Аббат Фуке бродил один.
Министр ходил вместе со своим зятем де Шано и казался поглощенным тем, что ему говорил последний.
– Господа, – сказал он, – прошу вас не поворачивать головы и не показывать вида, что вы обращаете на меня внимание. Продолжайте ходить и слушайте. Мы одни.
Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только доносившимися издалека возгласами веселых гостей, которые рассеялись по саду, чтобы лучше видеть фейерверк.
Странное зрелище представляли собой эти группы людей, как будто занятых беседой, а на самом деле жадно внимавших тому, кто, со своей стороны, делал вид, что разговаривает только со своим соседом.
– Господа, – начал Фуке, – вы, конечно, все заметили сегодня отсутствие двух наших друзей, неизменно бывающих здесь по средам… Аббат, не останавливайтесь, бога ради. Это совершенно лишнее: можно слушать и на ходу. Или лучше станьте у открытого окна; у вас острое зрение, и вы тотчас заметите всякого, кто направится сюда. Предупредите нас кашлем.
Аббат повиновался.
– Я не заметил, кто отсутствует, – молвил Пелисон, шедший в обратном направлении, спиной к Фуке.
– Я не вижу господина Лиодо, который выдает мне пенсию, – сказал Лоре.
– А я, – отозвался стоявший у окна аббат, – не вижу моего дорогого д'Эмери, который должен мне тысячу сто ливров за нашу последнюю игру.
– Лоре, – произнес Фуке, поникнув головой, – вы не будете больше получать пенсии от Лиодо, а вы, аббат, никогда не получите ваших тысячи ста ливров от д'Эмери. Оба они должны скоро умереть.
– Умереть? – в один голос воскликнули присутствующие, забыв при этом страшном слове свои роли.
– Господа, успокойтесь, – сказал Фуке. – За нами могут наблюдать…
Да, они должны умереть.
– Умереть! – повторил Пелисон. – Ведь я видел их шесть дней назад: они были вполне здоровы, веселы, полны надежд… Боже мой, какая же это болезнь поразила их так внезапно?
– Это не болезнь, – отвечал Фуке.
– Значит, есть средство помочь, – возразил Лоре.
– Нет, помочь им нельзя: они накануне гибели.
– Но отчего же они умирают? – вскричал один из офицеров.
– Спросите об этом у тех, кто их убивает.
– Как! Их убивают? Кто же их убивает? – послышались испуганные голоса.
– Хуже того: их вешают, – произнес Фуке с таким унынием, что его голос прозвучал как похоронный звон в этой роскошной галерее, сверкавшей золотом, бархатом, прекрасными картинами и цветами.
Все невольно остановились. Аббат отошел от окна. Ракеты то и дело взлетали над вершинами деревьев. Громкие голоса, доносившиеся из сада, заставили министра подойти к окну; за его спиной столпились друзья, готовые исполнить малейшее его желание.
– Господа, – сказал он, – Кольбер велел арестовать, судить и предать смертной казни двух моих друзей. Что, по вашему мнению, следует мне предпринять?
– Черт возьми! – воскликнул аббат. – Надо распороть брюхо Кольберу.
– Монсеньер, – молвил Пелисон, – вам надо повидаться с его величеством.
– Но, дорогой Пелисон, король уже подписал смертный приговор.
– В таком случае нужно помешать приведению приговора в исполнение, решил граф де Шано.
– Это невозможно, – возразил Гурвиль. – Разве попробовать подкупить тюремщиков?
– Или начальника тюрьмы, – вставил Фуке.
– Можно сегодня же ночью устроить заключенным побег, – предложил еще кто-то.
– А кто из вас возьмется за это?
– Я, – сказал аббат. – Я отнесу деньги.
– Я, – сказал Пелисон. – Я берусь переговорить с начальником тюрьмы.
– Предложим ему пятьсот тысяч ливров, – сказал Фуке. – Этого достаточно. А если нужно, дадим и миллион.
– Миллион! – вскричал аббат. – Да я и с частью этой суммы куплю пол-Парижа!
– Это правильный путь, – одобрил Пелисон. – Подкупим начальника и освободим осужденных. Очутившись на свободе, они поднимут на ноги врагов Кольбера и докажут королю, что его юное правосудие небезупречно, как и всякая крайность.
– Итак, Пелисон, отправляйтесь в Париж и привезите к нам осужденных, а завтра посмотрим, как действовать дальше. Гурвиль, вручите Пелисону пятьсот тысяч ливров.
– Смотрите, как бы вас не унесло ветром, – заметил аббат. – Ответственность огромна. Хотите, я помогу вам?
– Тише! – сказал Фуке. – Сюда идут. Ах, как великолепен фейерверк! воскликнул он в тот момент, когда над соседней рощей рассыпался целый дождь сверкающих звезд.
Пелисон и Гурвиль покинули галерею через заднюю дверь, между тем как Фуке вместе с остальными друзьями спустился в сад.
Глава 10.
ЭПИКУРЕЙЦЫ
Фуке, казалось, сосредоточил все свое внимание на яркой иллюминации, на ласкающей музыке скрипок и гобоев, на ослепительном фейерверке, который, бросая в небо свои изменчивые отблески, освещал за деревьями темный силуэт Венсенского замка. Он улыбался дамам и поэтам, и праздник не казался менее веселым, чем обыкновенно. Ватель, с ревнивым беспокойством следивший за выражением лица Фуке, видимо, остался вполне доволен вечером.
Когда фейерверк кончился, общество рассеялось по аллеям парка и мраморным галереям. Стихотворцы прогуливались под руку в рощах, некоторые разлеглись на земле, рискуя испортить свои бархатные костюмы и прически, к которым пристали сухие листья и стебли травы. Немногочисленные дамы слушали пение артистов и декламацию поэтов, большинство же внимало прекрасной прозе своих кавалеров, которые, не будучи артистами и поэтами, под влиянием молодости и уединения не уступали им в красноречии.
– Почему это наш хозяин не сходит в сад? – говорил Лафонтен. – Эпикур никогда не оставлял своих учеников, не то что наш повелитель.
– Напрасно вы считаете себя эпикурейцами, – сказал ему Конрар. – По правде сказать, здесь ничто не напоминает учения гаргетского философа.
– Ба! – отвечал Лафонтен. – Разве вам не известно, что Эпикур приобрел огромный сад, где спокойно жил со своими друзьями?
– Это так.
– А разве господин Фуке не приобрел этого большого сада в Сен-Манде и разве мы не проводим здесь спокойно время с ним и нашими друзьями?
– Все это верно, но, к сожалению, сада и друзей недостаточно для сходства с Эпикуром. Укажите мне, в чем сходство между воззрениями господина Фуке и учением Эпикура?
– Хотя бы в девизе: «Удовольствие дает счастье».
– Что же дальше?
– Никто из нас, я полагаю, не считает себя несчастным. По крайней мере, я не скажу этого о себе. Прекрасный вечер, вино Жуаньи, за которым посылали в мой любимый кабачок, ни одной глупости за длившийся целый час ужин, хотя на нем присутствовали десять миллионеров и двадцать поэтов…
– Здесь я прерву вас. Вы говорите о прекрасном ужине и вине Жуаньи, а я напомню вам, что великий Эпикур со своими учениками питался хлебом, овощами и ключевой водой.
– Это не вполне установлено, – возразил Лафонтен. – Не смешиваете ли вы Эпикура с Пифагором, дорогой Конрар?
– Напомню вам также, что древний философ вовсе не был в дружбе с богами и правителями.
– Что также сближает его с Фуке, – отозвался Лафонтен.
