Наконец, тяга к созиданию, одно из могущественнейших стремлений, свойственных достойным правителям, превратилась у Константина в настоящую страсть. И нет символа власти более явного, нежели поражающие своим величием постройки. Далее, строительство, осуществляемое быстро и с привлечением крупных средств, создает видимость бурной императорской деятельности и в мирные времена с успехом может заменить другие ее виды. Новый город стал для своего основателя образом и моделью нового мира.
Окончательному избранию места императорской резиденции предшествовало несколько других примечательных попыток. Помимо Сардики император подумывал также о Фессалониках, а потом о Халкедоне, что на восточном берегу Боспора. Однако первое более-менее определенное решение он вынес в пользу окрестности древней Трои, откуда некогда благодаря Энею началось заселение Лация и стало возможным основание Рима. О сентиментальной любви к прошлому в случае Константина говорить не более оправданно, чем в случае Цезаря и Августа, вынашивавших подобные же планы. Конечно, свою роль языческие суеверия сыграли; мы уже видели, что император не был чужд таких соображений. Илион являлся древним священным центром римлян; некий оракул, о котором мы ничего не знаем, велел им однажды перенести столицу в Илион, туда, откуда они вышли. Константин лично посетил знаменитые просторы, где тысячу лет не прекращались жертвоприношения на погребальных курганах героев Гомера; на могиле Аякса, там, где находился римский лагерь, Константин сам принялся намечать границы будущего города. Ворота уже построили, когда однажды ночью императору явился Господь и предупредил, чтобы тот избрал другое место; и так был выбран Византий. Спустя сто лет путешественники, минуя Трою, могли еще наблюдать оставшуюся неоконченной постройку. Если читатель пожелает увидеть здесь конфликт между язычниками и христианами из императорского окружения – никто не станет ему возражать. Ясно, что придворное духовенство любыми средствами стремилось отвратить императора от языческих церемоний и предсказаний.
Но и основание Константинополя не обошлось без подобных вмешательств. Пусть за орлов, перенесших мерные ленты и камни из Халкедона через Боспор в Византий, отвечают Зонара и Цедрен; несколько такого же рода подробностей свидетельствуют разве что о стремлении современников видеть за всеми важными событиями указание свыше. Константину пришлось согласиться на обвинение в суеверии ради языческого населения империи, да и сам он, очевидно, не был вполне лишен предрассудков. Он высказался по поводу данного мероприятия в монотеистическом духе, однако довольно-таки неопределенно и таинственно: «С Божьего соизволения мы даровали городу вечное имя». Что это за вечное имя? Явно не Константинополь, вероятно, и не Новый Рим, но Флора или Антуса. «Цветущая» – тайное священное название Рима. Но Бог, по воле которого городу дали такое имя, едва ли был христианским Богом. Да и сон, который приписывают императору поздние хроники, – оборванная женщина, молящая о новой одежде, – едва ли носит христианский характер.
Торжественная закладка западной стены состоялась 4 ноября первого года 276-й Олимпиады, то есть в 326 г., когда солнце находилось в знаке Стрельца, но в час Рака. Незадолго до того наследник и, вероятно, также императрица были казнены. Именно в то время Константин сближается с философом Сопатром (см. гл. 9), и Сопатр даже присутствует на церемонии – он telestes, то есть он совершает символические действия, долженствующие обеспечить магически безопасность новой столице. Помимо Сопатра назван иерофант Претекстат, по-видимому, великий понтифик. Позднее получила распространение легенда, будто бы на константинопольском Форуме, под колонной из порфира, несущей статую основателя, лежит палладий, тайно позаимствованный им из Рима. Это была бы настоящая telesma, такая, какие часто применяли в античности для предотвращения чумы и в качестве талисмана удачи; к примеру, Аполлоний Тианский в том же Византии таким же образом отводил воды реки Лик, несшей болезнь блох и мошек, испуг лошадей и другие несчастья.
Теперь город Виза интересовали не такие мелочи, но судьба мира, оказавшаяся сплетенной с этим местом. С возросшим вниманием стали исследовать прежнюю его историю, заново перетолковывали древние мифы и пророчества и во всем обнаруживали предзнаменования великого будущего, готового наступить. Византий приковал к себе внимание всего мира тем, насколько быстро оправился после катастрофы, постигшей его при Септимии Севере и Галлиене, а также тем, как геройски он сопротивлялся первому из них; теперь он стал господином империи.
Мы не будем пытаться описывать ни древний, ни новый город. Упомянем вкратце лишь о тех деталях, которые живописуют одновременно и самого Константина.
Он сам, с копьем в руке, очертил границы внешней стены. Возможно, в предании о данном событии содержится и зерно истины. Его спутники сочли, что он идет по слишком широкому кругу, и спросили: «Сколько еще, ваше величество?» На это он ответил: «Пока Тот, Кто идет передо мной, не остановится», как если бы он видел перед собой некое сверхъестественное существо. Понятно, что он счел полезным ответить именно так, если другие верили или показывали, что верят, в подобные явления. Нельзя установить, в самом ли деле прочие церемонии повторяли ритуалы, совершенные при основании Рима и описанные Плутархом в одиннадцатой главе «Жизни Ромула».
Спустя почти четыре года, 11 мая 330 г., проводились пышные торжества и великолепные цирковые игры по случаю освящения новой постройки и присвоения ей имени Константинополя. То, что Константин посвятил столицу Деве Марии, конечно, всего лишь позднейшая выдумка. Он посвятил ее прежде всего себе и собственной славе. Ему было мало, что название города и каждый его камень напоминают о нем и что множество величественных памятников возведены специально в его честь; каждый год в факельной процессии провозили по цирку позолоченную статую императора с Тихе, гением-хранителем места на правой руке, и цезарь должен был встать с кресла и простереться ниц перед изображением Константина и Тихе. Кто бы воспрепятствовал народу создать нечто вроде культа уже упоминавшейся колонны из порфира с огромной статуей Константина сверху, возжигать перед ней свечи и благовония и клясться ею? Арианин Филосторг обвиняет в этом христиан, и, вполне возможно, он прав, невзирая на все возражения; ибо, когда властелин мира сам указывает, что делать, христиане и язычники равно не замедлят обожествить его еще при жизни.
Все то же самое мы наблюдаем, глядя, как заселялся новый город, как он приобретал свои привилегии. Он стал в буквальном смысле равным Риму, будучи наделен теми же правами, теми же учреждениями и теми же должностями; подобно городу на Тибре, он даже располагался на семи холмах. Более того, в нем даже был сенат, хотя никто понятия не имел, зачем он понадобился; разве что двору захотелось иметь статистов для шествий. Некоторые римские сенаторы даже перебрались в Константинополь, соблазненные материальными богатствами, вроде замков и поместий; и, если верить позднейшему преданию, все было обставлено с большой деликатностью – император порадовал их, поставив на берегу Боспора точные копии их римских вилл. Кроме того, он выстроил для них великолепный дворец сената; но ни статуи муз, стоявшие некогда на священном холме Геликона, ни скульптуры Зевса из Додоны и Паллады из Линда, украшавшие ныне вход в здание, не могли придать этому новообразованию хоть какую-то ценность.
Однако помимо придворных, офицеров, чиновников и сенаторов городу требовалось также достойное население. Под годом его освящения блаженный Иероним отмечает: «Освящается Константинополь по обнажении почти всех городов». Это относится в основном к их жителям. Воспользовался ли Константин разрухой, царившей на разгромленном Востоке Лициния, или же он действовал другими методами, но, так или иначе, он достиг исполнения своего желания. Это желание, выраженное прозаическим и недружелюбным языком Евнапия, выглядит так: «Константин, опустошив другие города, перевез в Византий пьяный демос; этих людей он разместил поближе к себе, чтобы они, с похмелья, рукоплескали ему в театрах. Константину нравилось, когда возбужденный народ возносил ему хвалы или выкрикивал его имя, хотя бы даже по своей глупости они его с трудом выговаривали». Нелегко рассуждать о самодовольстве великих людей, если мы не располагаем по-настоящему хорошими источниками. В случае Константина невероятное тщеславие и помпезные выступления, о которых говорят многие авторы, скорее всего, преследуют обдуманную политическую цель. Нет сомнений, что в глубине души он презирал обитателей Константинополя.
Однако замечание Иеронима имеет еще и другой смысл. Чтобы добыть средства на содержание нового городского управления, нужно было строже взыскивать их с империи. Известно, что Константин потратил на все шестьдесят миллионов франков на наши деньги, и это скорее мало, чем много, учитывая размах предприятия и расходы на строительство. Раздачи вина, хлеба и масла, принявшие постоянный характер после 332 г., без чего значительная часть населения просто не выжила бы, ложились на страну тяжелым бременем. Евнапий жалуется, что всех кораблей с зерном, приплывавших из Египта, Малой Азии и Сирии, не хватало, чтобы прокормить чернь. В V веке, когда писались эти слова, Константинополь стал многолюднее, чем Рим.
