- Хорошо, - кивнул лейтенант, вовсе не уверенный, что удастся открутиться.
Он сбежал по лестнице. Ветра возле дома Клары Викторовны было меньше, чем на набережной, и Курчев пошел не торопясь. Он все равно уже опоздал. Ноги работали в сторону набережной, а голова думала о переводчице, точнее о биологии, которой он никак не мог понять.
"Вот она, жалость. Жалость и человеколюбие. Силой ничего не достигнешь. Да и сила не так, чтоб велика, а жалость города берет... усмехнулся на ветру. - Ну, города не города, а все-таки она человек и ей было хорошо. А мне? А мне так... Конечно, хорошо, потому что и ей, вернее, из-за нее... Тьфу ты, запутаешься! Главное, не с кем про это потолковать. Гришка уехал. Да и, может, разговаривать про это не надо. Никто не поймет. Еще вот так раз удастся и втюришься, влюбишься - и конец тебе... И тоже хорош. Не поговорил о ее делах. Ей ведь в больницу ложиться. Придется вернуться. А страшно. И стыдно как-то. Всё не то... И вдруг еще втюришься и прощай, всё. И рефераты, и аспирантка..."
"Об аспирантке раньше надо было думать", - перебил себя.
"Да, с Ингой не вышло. Не помогла... - Он снова вспомнил, что письмо в Кутафью башню не сработало. - Теперь зароют меня у Ращупкина на двадцать пять лет и конец. Амба, Борис Кузьмич".
"Вот и остается жалость и человеколюбие - религия рабов", - свернул в длинную и тихую улицу, где ветер шумел только вдоль первых двух домов. Навстречу часто попадались военнослужащие, и Курчев механически отмахивал замерзшей ладонью. Здесь, вблизи набережной, замызганные и местами рваные перчатки надевать было неудобно.
"А что - раб и есть раб, - спорил с кем-то невидимым, морщась оттого, что сводило пальцы. - Раб не обязательно хам. Я не выбирал рабства. Так уж вышло без меня. Да и не фокус быть вольным на свободе. Ты вон свободным будь, когда давят со всех концов. Ничего плохого нет в человеколюбии. Ты пожалеешь, тебя пожалеют. Можно на Кларке жениться и в часть потащить. Только обхохочут ее там. Чертовая биология. Не могу запросто относиться к этой штуковине. Переспишь днем, а уж на всю жизнь жениться тянет. Да и добро бы по любви, а то так - из проклятой совести".
- На всех не переженишься, - сказал, пробираясь между полуразрушенных бараков к набережной Москва-реки. Снова задуло отчаянным холодом и, уже не размышляя о гуманизме, Курчев потрусил вдоль парапета к зданию, где должна была решиться его судьба.
Он опоздал на сорок минут, и в коридоре из четырех капитанов сидело только двое.
- Тебя уже вызывали, - сказал самый говорливый, тот, что хотел курить.
Курчев молча кивнул и, не постучавшись, толкнул дверь кабинета. В комнате прибавилось народу. Кроме толстого майора и Поликанова, за третьим столом восседал маленький подполковник, а сбоку от него на стуле Герой Советского Союза. Толстый майор тоже был занят одним из капитанов и только Пеликанов был свободен и читал журнал "Советский воин", держа его стоймя, как газету в вагоне метро, когда не желаешь уступить место женщине.
- Начальство задерживается, - поглядел с интересом на Курчева. - Позже не мог? - пробурчал недовольно, будто только ради него сидел в кабинете.
- Виноват, - сказал Борис и, не ожидая приглашения, сел у стола.
- Значит, сами четвертый? - спросил за спиной лейтенанта маленький подполковник. Жена и двое девочек? Старшая, 38-го года рождения, Наталия Федоровна?
- Так точно, - ответил Герой.
- Погодите, товарищ капитан, что-то не то... - шелестнул страницей за спиной Курчева подполковник. - Вы ведь сами Игнатий Сергеевич? Накладка?
- Нет, все правильно, - глухо и, видимо, краснея, ответил капитан, и Курчев с трудом удержался, чтобы не обернуться. - Я на вдове женился.
- А, понятно. - Подполковник, чувствуя, что все в комнате прислушиваются, сбавил голос.
Майор Пеликанов, который тоже заинтересовался семейным положением Героя, хитровато подмигнул Курчеву: мол, вдова в порядке, а? - и достал из папок, лежащих стопкой на столе, курчевское личное дело в розоватом картонном переплете.
- Так. Борис Кузьмич, - протянул он. На внутренней стороне картона Курчев увидел высунувшееся из белого бумажного кармашка свое фото, размером 9х12. Тесный казенный китель, в котором фотографировались по очереди курсанты всех четырех взводов, вкупе с четырехмесячными усами и еще довольно густой прической отдавали чем-то прошловековым, гусарским. Курчев, который в жизни никогда не был хорош, а сейчас менее всего походил на армейского ухаря, поневоле залюбовался фотографией. Майор, поймав его взгляд, затолкнул снимок в кармашек.
- Показуха, а? - подмигнул, как бы намекая, что между сидящим у стола лейтенантом и фотоснимком нет ничего общего. После обеда майор несколько подобрел.
"Может, вроде меня, к какой-нибудь знакомой сбегал", - подумал Борис.
- Чего опоздал? У бабы был? - словно подслушал лейтенанта, спросил рыжий майор.
- Ага. - Курчев продолжал улыбаться.
- Вот еще потаскун на мою голову, - пробурчал майор и начал негромко читать личное дело техника-лейтенанта Курчева Бориса Кузьмича. Вопросов в анкете было много, и вопросы были длинные, зато ответы удивительно немногословны. Только пункт "образование" привлек майора.
- Да, не соответствует. На гражданке вы - академик, а у нас - курям на смех.
- Так точно.
- Не участвовал, не находился, не привлекался, не имею, не имею, не имею, - медленно читал майор выведенные четкой тушью ответы. - Холост, наконец, дошел он до семейного положения, - а пишете - женат.
- Никак нет, - усмехнулся Борис. - Собираюсь только.
- Или ошибся? - пролистнул майор дело. К задней обложке было подколото тонкой скрепкой курчевское письмо в Совет министров.
- Вот, - майор отцепил два листа послания, и Курчев пожалел, что не нацепил в коридоре очков. На первой странице наискось уверенно была определена толстым синим карандашом его судьба, а как определена, он по близорукости прочесть не мог.
- Сиди, сиди. Это не для тебя, - заметив потуги лейтенанта, облизнулся майор и положил страницу текстом вниз. - Да, не женат, - проглядел он вторую. - Собираешься. У нее был?
- Ага, - соврал Борис.
- А чего, чудак, с образованными связываешься? Образование, лейтенант, еще не вещь. Это вон у Затирухина с академиями носятся. Технических набрали и нос дерут, - хмуро пробурчал рыжий Пеликанов, и Курчев понял, что у самого майора с образованием туго и (что для Курчева было куда важней) тут, на набережной, их армию не любят, завидуют ее особому положению, слегка боятся и всегда будут готовы безнаказанно насолить ее командованию.
- Образование - хрен без палочки, - повторил майор, и Курчев тут же согласился:
- Я им и говорю, а они держат... У меня курсы всего, а техника там... сами знаете, - невинным взглядом поглядел на Поликанова, понимая, что тот "овощехранилища" даже во сне не видел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
