— Мне это не приходило в голову, — ответил Минц, непроизвольно любуясь чертами милого лица незнакомки.
— Я имею намерение вас официально предупредить, что в 1872 году в деревне Реберсдорф в герцогстве Ангальт-Цербст некая русалка по имени Маргарита выиграла процесс о поддержании незаконных детей у местного пастора Шлага. По двести талеров в год на ребенка.
— Это справедливо... Кстати, а сколько это будет в рублях?
— Послушайте, сумасшедший старик! Неужели ваш друг Корнелий Удалов не поставил вас в известность о том, что средняя русалка несет одновременно от пятидесяти до шестисот сорока икринок, из каждой икринки выводится прожорливый и подвижный малек женского пола, точно повторяющий черты своего сухопутного отца?
— О нет!
— Неужели вы не слышали про мальков Миши Стендаля, который имел неосторожность полюбить русалку в озере Копенгаген и до сих пор половину зарплаты отдает на алименты.
— О нет! — воскликнул Минц еще громче.
— Не кричи, пожалуйста, — откликнулась русалка. — Если ты спать не хочешь, то подумай о других. Я же небось отравленная!
— Простите, — сказал Минц.
— Вы отдаете нам русалку? — настаивал немецкий ихтиолог.
— Только попробуй, — сказала русалка, которая, оказывается, все слышала.
— Перезвоните мне завтра, — попросил Минц. Теперь ему стало все ясно.
Положив трубку, он подошел к дивану. Русалка смотрела на него спокойно, но призывно, и часто дышала.
— Пожалуйста, — сказал Минц. — У меня возраст не тот.
— Как излагаешь, дядечка! — издевательски откликнулась русалка.
— Поэтому я буду спать на кухне. Для твоего же блага.
— Ты что, храпишь, что ли?
— Почему храплю?
— А почему ты в другую комнату убегаешь, для моего блaгa?
— У тебя есть девичья честь?
— Ах вот ты о чем заговорил! А я-то думала, что не будешь ко мне приставать со своими старческими ласками!
Нет, она над ним издевалась!
Русалка потеряла в глазах Минца свою девичью привлекательность. Он достал из шкафа комплект белья и кинул ей на диван, а сам отправился на кухню сооружать себе ночлег на раскладушке.
— Никуда ты от меня не денешься, — сказала из комнаты девица.
Но Минц знал, как спасется от возможных поползновений. Как чужих, так и своих — ведь он не был уверен, сможет ли устоять от соблазна, когда погаснет свет.
Память и находчивость выручили Льва Христофоровича. Пока русалка плескалась в ванне, он залез на антресоли, где лежали ненужные вещи, которые было жалко выкинуть.
Подобно сумасшедшему кроту, он закопался в переплетении лыжных палок, елочных игрушек, помятых самоваров, дырявых кастрюль, портативных центрифуг, манометров и анемометров, рваных пакетов из-под реактивов и прочих отбросов гуслярского гения.
И вот, о везение! Рука Минца натолкнулась на странную вещь — подарок археолога Янина. Несколько лет назад в Новгороде был раскопан склад поясов верности, завезенных ганзейскими купцами, которые полагали, что склонные к домострою русские люди тут же облачат в эту гадость жен на время своих деловых отлучек. Но не тут-то было. Русские бабы оказались выше подозрений, и пояса верности — изобретение европейского ума, порождение культа Прекрасной дамы и Крестовых походов — остались ржаветь в сарае, пока о них вовсе не забыли.
С поясом в руке Минц спустился в комнату, вытер его тряпкой, смазал на кухне оливковым маслом. Пояс верности был схож со спинным панцирем гигантского муравья, в узкой перемычке были дырочки для естественных потребностей.
Не думайте, что Минц намеревался украсить этим варварским изобретением мужского шовинизма свою гостью. Нет, он сам пошел на жертву.
Прекрасная дама имела талию, а Минц давно уже ее лишился. С натугой Минц застегнул пояс и, втянув живот, замкнул его ключиком. Потом выкинул ключик за окно, в крапиву, полагая, что если его ночью прихватит желание, ключика в крапиве ему не отыскать. Так что он спасет русалку от бесчестья, а себя — от разорения.
Подойдя на цыпочках к двери в комнату, он заглянул внутрь.
Русалка спала на диване, а может быть, делала вид, что спит.
Плед обрисовывал округлости ее тела, и девушка выглядела даже более соблазнительной, чем в обнаженном виде, ибо человеческому глазу интереснее догадываться, чем лицезреть. А излишняя открытость и обнаженность способны отвратить мужчину.
Потушив свет, Минц на цыпочках вернулся на кухню. Пояс верности жал и резал во всех местах.
Улегшись на раскладушку, Минц принялся мучиться, он ворочался, закрывал глаза, задремывал, снова просыпался... это был не сон, а забытье.
Потом вдруг появилась учительница Марья Степановна, из второго класса.
— Лев, — сказала она, — я ухожу из школы. Так работать невозможно. По твоей милости я получила класс из тридцати идентичных девочек, которым самое место в колонии для малолетних преступниц. Знаешь ли ты, что лишь одна из них готовит домашнее задание и затем они размножают его на ксероксе в тридцати экземплярах! Лишь одна из них выучивает урок, и сколько бы я ни вызвала учениц к доске, выходит та же самая, переползая предварительно под партами с места на место! А уж на контрольной страшно подумать... — и добрая учительница зарыдала.
Минц проснулся. И вспомнил, что Марья Степановна учила его пятьдесят лет назад и уже тогда была женщиной в летах.
Он понял, что это был сон, всего-навсего... И тут явился представитель мафиозной структуры. Он вытащил из кармана пачку долларов.
— Больше вам никто не даст, — сказал он. — Отдай мальков, мне братки нужны!
— С дороги! — возмущенно крикнул полковник из военкомата. — Не получишь ты наших русских ребят! Мы соберем из них отдельный стрелковый батальон. Чечня ждет квалифицированного пополнения...
И опять Минц проснулся.
Просыпаясь, сказал полковнику и мафиози:
— Мне говорили, что у нас вывелись только девочки.
Было темно. За окном надрывался соловей. Пятый час. Как там русалка?
— Нет, я не встану. — Минц ощупал чресла. Они были закованы в металл.
И тут образ нежного девичьего тела, прикрытого клетчатым одеялом, с такой силой ударил в сердце Минца, что он понял: надо искать золотой ключик от пояса.
Он проиграл борьбу.
Хотя что сделал праведник у Толстого, когда к нему стала женщина приставать? Кажется, отрубил палец? Может, и мне отрубить палец?
Но нет, палец мы сбережем.
Минц поднялся. Он старался не шуметь. Даже если русалка откажет ему в любви, он хоть снимет этот проклятый пояс!
Минц вывалился в палисадник через открытое окно. Шлепанцы остались в комнате. Густая крапива обожгла его, как десяток плетей!
Казалось, что с него содрали кожу!
Или он уже взошел на костер, как Джордано Бруно.
Темно, хоть глаз выколи.
Минц шарил руками по земле и чувствовал, как его тело краснеет и раздувается от ожогов.
А ведь повезло!
В тот момент, когда, отчаявшись, Лев Христофорович был готов оставить поиски, пальцы сомкнулись на кусочке металла!
Еще мгновение, и пояс верности глухо стукнулся о землю.
И Прекрасная дама мужского рода испустила шепотом клич свободы и любви.
Расчесывая обожженную кожу, Минц ввалился обратно в дом.
Теперь — десять шагов, и наступит момент счастья!
И пускай пойдут дети! Пускай будут сложности, пускай его не поймут соседи и друзья. Зов плоти сильнее.
От вожделения даже зудеть перестало. Минц вспомнил о классической сцене: Нехлюдов соблазняет служанку Катюшу.
А может, это моя лебединая песнь?
Минц вошел в комнату. Его колотила дрожь.
Он нащупал путь к дивану.
Его рука протянулась к тому месту, где должно было находиться плечо русалки.
Плеча на месте не оказалось.
И вообще никакой русалки на диване не оказалось.
— Милая, — прошептал Минц, — я сдаюсь. Я больше не могу оставаться морально устойчивым.
Никто не ответил Минцу. Только настенные часы громко, как сердце испуганного зайца, отсчитывали секунды.
Минц зажег свет. Свет был слишком ярок.
Смятое одеяло лежало на диване.
Минц кинулся к туалету. Может быть, она там?
Но и в туалете ее не было.
Минц подошел к письменному столу и тяжело уселся возле него.
— Ну что ж, — сказал он, — судьба меня спасла. Она избавила меня от соблазна.
Наверное, так же говорил монах, увидев, как скрывается в пыли бричка с развратной помещицей.
Потом Минцем овладела жалость.
А что, если она так испугалась за свою девичью честь, что предпочла погибнуть в загрязненных водах реки Гусь, только не отдавать тело старику Минцу?
Ну что ж, и в этом случае я остаюсь, к сожалению, в выигрыше.
Взгляд Минца упал на белый лист бумаги, лежащий посреди стола.
Это была записка, адресованная ему:
