условным знакам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штаб-квартиру, в своё информационное бюро».
Не сомневаюсь, что в Москве было немало подобного рода «малин». Но это заведение было особенным. А дело в том, что содержала его жена потомственного дворянина Василия Николаевича Шатова. Присяжный поверенный, губернский секретарь, гласный городской думы, а также член Общества спасения на водах под покровительством государыни-императрицы – всеми эти чинами и титулами обладал Николай Васильевич Шатов, служивший когда-то в министерстве юстиции Тамбовской губернии. Казалось бы, можно удивляться, как в добропорядочной семье появилась столь мерзкая особа. Но не спешите с выводами. Спешить не стоит, потому что у присяжного поверенного был ещё один сын, Константин, имевший намерение отправиться по стопам отца. Весной 1917 года перед ним, к тому времени уже получившим звание присяжного поверенного, забрезжили заманчивые перспективы. Сначала он товарищ губернского комиссара Временного правительства, чуть позже – комиссар, затем – председатель городской думы, а с января 1918 года – председатель губернской земской управы. Потрясает усердие, с которым дипломированный юрист взялся за поддержание в Тамбовской губернии порядка, все силы отдавая защите частной собственности:
3 мая 1917. Предупреждение всем волостным и сельским комитетам о незаконном вмешательстве в жизнь кооперативов.
4 мая 1917. Предписание о незаконности действий волостных и сельских комитетов, запрещающих рубку леса частным владельцам.
7 мая 1917. Предписание о невзимании волостных сборов с частновладельческих земель.
8 мая 1917. Предписание о неправомочных действиях волисполкома.
19 мая 1917. Телеграмма о недопущении захвата земли помещицы Астаповой.
20 мая 1917. Телеграмма об отмене постановления волостного комитета, воспрещающего землевладельцам продавать скот и инвентарь без разрешения комитета.
А между тем крестьяне недоумевали – как же так? За что боролись? То есть, зачем же совершали революцию, если каждый теперь остался при своём? И не дождавшись декрета о земле, стали самовольно захватывать помещичьи угодья.
Казалось бы, действия губернского комиссара были вполне логичны, поскольку юрист Шатов точно так же, как и юрист Керенский, хотел, чтобы всё было по закону. И не вина эсеров, что Временное правительство закон о земле так и не сподобилось принять. Увы, солдаты, недавние крестьяне, ждать больше не хотели. Сначала был Октябрь, а летом следующего года всё закончилось и для нашего юриста. Причина до банальности проста – с 1907 года деверь Зои Петровны состоял в партии эсеров, более того – примыкал к её правому крылу.
Тут-то и содержится разгадка. Скорее всего, после начавшихся арестов деверь от греха подальше перебрался в Москву, туда, где его не знали и где можно было рассчитывать на поддержку родственников. Не подлежит сомнению, что поклонник Керенского и противник большевизма продолжал борьбу. «Интимный» же салон его невестки Зои был удобной ширмой для конспиративной квартиры, где встречались заговорщики.
А вот и строки из пьесы Булгакова «Зойкина квартира»:
Аметистов. …Фу, черт тебя возьми! Отхлопать с Курского вокзала четыре версты с чемоданом – это тоже номер, я вам доложу… Позвольте представиться: кузен Зои Денисовны…
Зоя. …Тебя же расстреляли в Баку, я читала!
Аметистов. Пардон-пардон. Так что из этого? Если меня расстреляли в Баку, я, значит, уж и в Москву не могу приехать?
Итак, деверь «закамуфлирован» в пьесе под кузена, а в остальном всё точно так же, как и было: поездом из губернского Тамбова на Курский вокзал, и далее – Никитский бульвар, знакомая квартира. Но в 1921 году салон прикрыла ВЧК. Впрочем, спешу успокоить поклонников «Зойкиной квартиры» – для Зои Петровны всё более или менее удачно завершилось. Во всяком случае, до середины двадцатых годов жила она в своей квартире, по тому же адресу.
Есть мнение, что все эти рассуждения об эсерах и о семье потомственных юристов ни к чему, поскольку при создании пьесы «Зойкина квартира» Булгаков имел в виду вовсе не этот дом и уж, наверное, не сноху дворянина Зою Шатову. Но я по-прежнему остаюсь при своём мнении и верю в то, что это не последнее в нашем деле совпадение. И нет сомнений, что Булгаков в этом доме побывал, дабы реально оценить мизансцену пьесы. Опять что-то вроде «скрещения судеб», пусть не во времени, но точно по указанному адресу, у Никитского бульвара.
О том, что было после переезда Киры Алексеевны в Обухов переулок, мы можем лишь догадываться. Единственное, что известно достоверно – у Козловских родилась вторая дочь, Ирина. А с началом империалистической войны князь Юрий Михайлович записался вольноопределяющимся, решив пойти на фронт, защищать от бусурманов царя и любимое отечество. Но прежде, чем перейти к описанию военных лет и неизбежно воцарившегося вслед за этим смутного и трагического времени, обратим внимание на занятия главы семейства.
Как и положено отпрыску древнейшего княжеского рода, Юрий Михайлович закончил Императорский лицей в память Цесаревича Николая – как известно, он был основан Михаилом Катковым в Москве через несколько лет после кончины старшего сына Александра II. Дети из знатных семей, окончившие это привилегированное учебное заведение, получали те же права, что и выпускники университета: при поступлении на государственную службу им присваивались чины 1412го классов – от коллежского регистратора до коллежского секретаря. Конечно, в Императорском Александровском лицее привилегий было больше – лицеисты с высокими баллами заканчивали лицей с чином 9го класса, то есть надворными советниками. Однако и Александровский лицей, и Императорское училище правоведения, и Пажеский Его Величества корпус располагались вдалеке от дома, в Петербурге. Князь отрываться от семьи не захотел.
После окончания лицея князь числился на службе в дирекции Императорских театров, имея скромный чин коллежского регистратора, и в ранге чиновника для особых поручений не слишком обременял себя обязанностями по службе. Вот как описывает его участие в театральных делах тогдашний директор Императорских театров Владимир Теляковский – речь о последствиях скандала, учинённого Фёдором Шаляпиным, в результате чего пострадал главный хормейстер и один из капельмейстеров Большого театра Ульрих Авранек:
«Когда я приехал 9 октября в Москву, мне сообщили, что капельмейстер Авранек так потрясён происшедшим с Шаляпиным инцидентом, что опасно заболел нервным расстройством. Я немедленно распорядился послать моего чиновника особых поручений князя Козловского узнать о состоянии здоровья Авранека, выразив ему моё самое горячее соболезнование по случаю постигшего его недуга. Авранек был выдающимся хормейстером (много лучшим, чем капельмейстер), и потому я его очень ценил и
