Интересен сам ход рассуждений писателя: он использует не разрозненные впечатления от своих современников, но ВПЕЧАТЛЕНИЯ, ВКЛЮЧЕННЫЕ В ОПРЕДЕЛЕННУЮ СИСТЕМУ. Может быть, именно эта концептуальность и дает право фантастике на эпитет — «научная»?
Романы И. Ефремова — одно из наилучших доказательств, что успех приходит там, где авторская фантазия опирается на серьезную философскую базу, серьезное осмысление жизни.
Лучшие произведения советской фантастики всегда утверждали оптимизм марксизма, убежденного, что человек волен и должен целенаправленно изменить мир. В процессе этой переделки мира он неизбежно изменится сам. И прежде всего изменится его нравственный мир.
III. «Какие их мысли! Любови какие!»
В повести братьев Стругацких «Стажеры» есть примечательный спор между коммунистом Бэлой Барабашом и инженером Сэмюэлем Ливингтоном. Ливингтон утверждает, что человек в нравственном плане неизменен и низменен: «Человек же по натуре — скотинка. Дайте ему полную кормушку, не хуже, чем у соседа, дайте ему набить брюшко и дайте ему раз в день посмеяться над каким-нибудь нехитрым представлением. Вы мне сейчас скажете: мы можем предложить ему большее. А зачем ему большее? Он вам ответит: не лезьте не в свое дело. Маленькая, равнодушная скотинка». Слова Ливингтона не выдуманы писателями. Больше того, в них есть определенная правда предыдущего тысячелетнего опыта человечества. Так было. Так есть. Даже в условиях социалистического общества немало людей с примитивной мещанской психологией. Может быть, и в самом деле, то, что мы обзываем мещанством, — естественное стремление человека к покою и уюту? Кена Юрковского говорит о сумасшедшем мире увлеченных работой людей: «Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время что-то строят, Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали, А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная… Недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему… Ведь это же страшно!»
Не будем торопиться осуждать Машу Юрковскую. Конечно же, эта молодящаяся и несчастливая женщина вызывает у читателя жалость, потому что ей, как и тысячам других людей, решивших, что смысл труда только в том вознаграждении, которое за ним воспоследует, не повезло в жизни: вознаграждение оказалось меньшим, чем ожидалось, а перестроиться и воспринимать сам труд как удовольствие уже не было возможности или желания.
Когда читаешь произведения советских фантастов, радуешься тому, что жизнь воспринимается прежде всего как деяние, как творческий труд, а не как потребление. Советская фантастика справедливо и воинственно утверждает коммунистическое понимание будущего как наибольшего развития возможностей человека, в противовес буржуазному представлению о будущем как потреблении и самодовольном ничегонеделании. В этом отношении советская фантастика полемизирует не только с буржуазными теориями, но и с теми ранними социалистическими утопиями, которые, возникая в мире голода, нищеты и нужды, прежде всего подчеркивали БЕЗЗАБОТНОСТЬ и МАТЕРИАЛЬНУЮ ОБЕСПЕЧЕННОСТЬ в коммунизме (а этом отношении даже знаменитый «Четвертый сон Веры Павловны» весьма уязвим!).
Но в то же время есть в словах Маши Юркоаской и нечто иное, что заставляет вглядываться в проблему пристальнее. Почему страшит ее «смысл жизни в работе»? Не потому ли, что эта концепция отразила не только истину, но и крайности нашего времени, времени, когда многие вопросы решаются в максималистском «или — или»?
Понять этот максимализм можно: физически не хватает жизни, чтобы совершить все, что хочется. Умирают Циолковские и Королевы, не осуществив и сотой доли задуманного. И дело не только в том, что, по словам поэта, «путь у нас короче тех путей, что намечает взгляд». Не хватает жизни еще и потому, что не так велика масса творчески работающих людей, которым приходится в самом прямом смысле слова работать за пятерых, а в пересчете на человечество планеты — и за тысячи людей. Сказывается ограниченность наших форм воспитания, образования, обучения.
В произведениях фантастов нередко духовная жизнь героев выглядит обедненно. Эта бедность еще разительней оттого, что фоном ей служат воистину космические достижения науки и техники.
Например, в жизни людей будущего почти вовсе отсутствует искусство как одна из основных форм духовной жизни человечества. Недаром тревожился один из героев «Туманности Андромеды»: «Человечество развивается слишком рационально, слишком технично, повторяя, конечно, в несравненно менее уродливой форме ошибки древности». Не знаю, какую древность имел он в виду, но думаю, что судил о человечестве по книгам фантастов, потому что в них эмоционально-эстетическая жизнь людей несравненно беднее, чем она на самом деле в настоящем.
Право, повесить бы фантастам у себя над письменным столом горькое признание Чарлза Дарвина, писавшего, что утрата эстетического вкуса «равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы».
Не потому ли в иных произведениях фантастов о будущем жизни и характеры героев предстают обедненными в сравнении даже с самыми рядовыми современниками нашими, и тогда терпит крах вся концепция будущего, какими бы прекрасными идеями и изобретениями она ни оснащалась.
IV. Конфликты гармоничности…
Приступая к работе над «Туманностью Андромеды» — романом, обозначившим новые горизонты советской фантастики, И. Ефремов задумался над самой кардинальной проблемой: чем занять своих героев, чтобы они не выглядели резонерами. На заре космической эры казалось совершенно естественным, что все их основные помыслы должны быть сосредоточены на космосе: «Самым логичным казалось обратить их помыслы к далеким звездным мирам, „зажечь“ их собственной мечтой о контакте с братьями по разуму на иных галактиках». Удалось это писателю с лихвой: не только героев своих, но и соратников по писательскому цеху «зажег» он так, что, читая иные фантастические романы и повести, уже начисто забываешь про Землю. Герои появляются на ней разве что в отпуск, для лечения или отдыха.
Дерзкое открытие первопроходца стало превращаться в штамп, и даже более чем штамп — стало формой бегства от земных проблем, бегством от серьезной концепции в мир, где казалось возможным все: иные законы природы, иные законы психологии — все, что сулило полную свободу фантазии. Однако уже первые реальные шаги человека в космосе показали, что он оказался прежде всего продолжением Земли, стал делом для Земли. Прав герой Артура Кларка: «Что может быть нудней вчерашней научной фантастики?.. До шестидесятого, а может, и до семидесятого года еще писали о первом полете на Луну. Сейчас это читать нельзя. Когда на Луну слетали, несколько лет еще можно было писать о Марсе и Венере. Теперь и это невозможно читать, разве что для смеха».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
