Вот он опять застрял в глубокой колее, размытой весенним ручейком. Возчик так бил мерина кнутом, что эхо отдавалось от хижины Расмуса Ольсена; парень повернул кнут и бил кнутовищем, — конь чуть не распластывался, стараясь вытянуть воз, но воз не двигался, колеса глубоко увязли. Возчик забежал спереди и принялся стегать Кляуса по груди и по передним ногам, затем кинулся к возу, выхватил доску сиденья и ударил его по крестцу. Дитте забыла все на свете и с громким криком выбежала за угол дома.
Из гавани бежал Ларc Петер, громыхая деревянными башмаками.
— Перестань, живодер! — кричал он, потрясая кулаком в воздухе. Кляус рванул, и передние ноги его глубоко ушли в мокрый песок.
— Придержи воз, дьявол тебя побери! — ревел Ларc Петер, но было уже поздно. Воз навалился на круп лошади, оглобли затрещали. На минуту Ларc Петер вышел из себя, схватил возчика за горло и, казалось, готов был задушить его.
— Отец! — в ужасе завопила Дитте.
Ларс Петер выпустил парня и подошел к коняге. Большой Кляус лежал на боку и тяжело дышал. Передние ноги его глубоко увязли в песке, а воз наполовину придавил его. Прибежали люди, кто из гавани, кто с постройки, и помогли Ларсу Петеру спихнуть тяжесть с мерина и освободить его от упряжи. Ларc Петер разгреб песок.
— Вставай, старый товарищ, — сказал он, потянув за уздечку.
Кляус поднял голову и поглядел на старого хозяина, но опять повалился на бок, тяжело дыша. Передние ноги оказались сломанными.
— Придется его пристрелить, — сказал Ларc Петер. — Другого ничего не остается.
— Ах! Значит, у нас будет конина! — радостно закричали ребятишки из поселка, по дети из «богадельни» заплакали.
Пришел трактирщик и самолично пристрелил Кляуса. Потом его взвалили на телегу и повезли во двор трактирщика. Ларc Петер помог взвалить его и пошел за ним следом, — он хотел сам снять с Кляуса шкуру.
— Я в свое время не брезговал живодерством, так неужели же я не окажу Кляусу этой последней услуги? — сказал он в свое извинение Сэрине.
Она промолчала, как всегда, по, видимо, ничего против этого не имела.
В то же утро, когда делили конину, Сэрине немножко оживилась, против обыкновения. Она послала детей с большой корзиной.
— Постарайтесь получить хороший кусок, — сказана она. — Нам-то он ближе был, чем другим.
В этот день Ларсу Петеру подали к обеду тушеное мясо, чего он давно уже не едал.
— Удивительно, — сказал он, прожевывая кусок, — ведь какой он был дряхлый, замученный, а мясо все-таки превкусное. Просто прелесть! Ты бы поела хорошенько, мать; конина, говорят, очень полезна для слабогрудых… Да, другого такого чудесного коняги не сыскать!. Ешьте, ешьте детки, не каждый день у нас мясо на столе! — пошутил он.
Это был смех сквозь слезы.
Мальчики были, по обыкновению, голодны как волчата. Дитте теперь вообще стала капризна в еде, так что с нею нечего было считаться. Но Эльза, сколько ни жевала, никак проглотить не могла, такая дурочка! Мясо как будто все разбухало у нее во рту.
— Ужасно странно, — сказала она и вдруг разревелась.
II
СНОВА ДОМА
Сэрине стала совсем тихая и молча делала свое дело, сил у нее было немного. Она сильно кашляла и потела по ночам. Ларc Петер с Дитте уговорились, чтобы Сэрине ложилась в постель сразу после ужина. Она подчинялась неохотно, так как в разлуке научилась ценить семью и дом, и у нее всегда находилось много дела по хозяйству. Но ее нужно было беречь.
— Только бы у нее не оказалось чахотки, — сказал Ларc Петер однажды вечером, когда они уже отправили Сэрине спать в ее каморку, а сами сидели в комнате и беседовали. — Я так и вижу, как эта хворь гложет ее изнутри. Не заставить ли нам мать есть пареное льняное семя? Говорят, оно помогает от чахотки.
Дитте полагала, что не стоит пытаться.
— Мать ест так мало да к тому же ее часто тошнит. Верно, у нее с желудком неладно.
— А я все-таки думаю, что у нее болит грудь. Ведь как она кашляет! И в груди у нее так и хрипит и скрипит — ни дать ни взять лодка чертит днищем по песку. Это все от сырых стен в тюрьме. Она сама так думает. С них прямо вода капала иногда.
— Неужели мать рассказывала что-нибудь про свою жизнь там? — удивилась Дитте.
— Да она много-то и не рассказывала, — так, иной раз намекнет только. А большею частью ходит с таким видом, словно у ней в душе все погасло. — Ларc Петер вздохнул. — А ты как себя чувствуешь? — спросил он, беря Дитте за руку, лежавшую на столе.
Дитте пробормотала что-то невнятное, что можно было понять как угодно.
— И ты все-таки настаиваешь, чтобы я не ходил на хутор?.. Мне-то страсть бы хотелось по-свойски разделаться с этой развратной сволочью. Судом с них ничего не возьмешь, так хоть потешить себя, кишки им порастрясти, мужицкому отродью!
— Карл не развратный, — тихо сказала Дитте. — Он только слабый и несчастный.
— Не развратный… Скажи, пожалуйста! Пойти бы да… Ну, ладно. И такой шалопай считает себя набожным, бегает на «беседы»? Диво еще, как он тебя не обратил в свою веру!.. — Ларc Нетер совсем было распалился, но лишь на минуту. — Ну, ладно, ладно! — сказал он уже добродушно. — Дело твое, сама и решай. Но не очень-то весело тебе в твоем положении. Не мешало бы им раскошелиться немножко, чтобы ты могла пристроиться где-нибудь пока.
— Они сами без денег сидят! Беднее нас! — сказала Дитте.
— Однако свадебные пиры задают, пьянствуют да жрут день и ночь. Начали с воскресенья, а сегодня у нас пятница. По дорогам проезду нет от пьяных барышников.
Ларс Петер был немножко обижен, что его на свадьбу не пригласили. Все-таки ведь женился-то родной брат его.
Да, невесело было и самой Дитте и ее домашним. Ларсу Петеру приходилось крепиться, и другим тоже. Ему начинали задавать вопросы рыбаки и особенно женщины: «Что же, Дитте всему уже научилась на хуторе? Куда же она теперь поступит?» — спрашивали они с самым невинным видом, но он хорошо понимал, куда они гнут. Вообще-то он был не из чувствительных, но от этого способен был расстроиться, ведь вся его радость и гордость была в детях.
Однажды маленький Поуль бурей влетел в кухню в одном башмаке.
— Мама, правда, что аист укусил Дитте за ногу и у нее скоро будет ребеночек?
Он еле, переводил дух, так он был взволнован, глупыш.
— Где твой другой башмак? — Сэрине сердито смотрела на него, чтобы отвлечь его внимание. Но он не дал запугать себя.
— Я его потерял там… Так правда?
— Кто это болтает такие глупости?
— Все ребятишки… Они дразнят меня и говорят, что у Дитте будет маленький!
— Так сиди дома, никто и не будет дразнить тебя.
— Значит, это правда?
Ему заткнули рот сладкой лепешкой. Он уселся на ступеньках чердачной лестницы и принялся жевать.
Дитте сидела в комнате и, низко склонясь над работой, чинила платье детей.
Вскоре пришла Эльза. В руках у нее был башмак Поуля. Ватага ребятишек стояла на дюнах и гикала. Видно было, что дразнили и ее. Глаза у нее были красные. Она молча прошла в комнату и, став у окна, начала оглядывать сестру.
— Чего ты глазеешь, девочка? — спросила наконец Дитте, покраснев
Эльза отвела глаза, вышла в кухню и принялась помогать матери. С тех пор Дитте постоянно чувствовала на себе пристальный взгляд сестренки и мучилась.
Но хуже всего было с Кристианом. Тот вовсе не смотрел на Дитте. Он большею частью бегал где-то, заглядывал домой только во время обеда, когда другие уже сидели за столом, протискивался на свое место и сидел с шапкой на коленях, готовый опять удрать. И никого ее удостаивал взглядом даже мельком, словно у него глаз не стало. Если кто заговаривал с ним и нельзя было промолчать, он отвечал грубо и отрывисто. Дитте это мучило. Кристиан был самый беспокойный из детей, поэтому она любила его больше всех. Он особенно нуждался в любви и ласке.
Однажды Дитте нашла его на чердаке. Он забился под самую крышу, на коленях у него лежало старое удилище с леской и он был как будто весь поглощен этими предметами. На щеках у него были видны следы слез.
— Чего ты тут сидишь? — спросила она, притворяясь удивленной.
— А тебе какое дело! — ответил он и ударил ей ногой под колено.
Дитте так и присела на ящик, вся съежившись, и, обхватив ногу руками, закачалась, жалобно приговаривая:
— Ох, Кристиан! Милый Кристиан!..
Кристиан ааметил, как она побледнела, и вылез из своего убежища.
— А вы не приставайте ко мне! — сказал он. — Что я вам сделал?
Он стоял и упрямо смотрел мимо нее, не зная, что делать, как быть.
— А мы-то разве что-нибудь сделали тебе? — спросила Дитте жалобно.
— Вы думаете, я глуп и ничего не вижу? Тут злишься, лезешь на других с кулаками… а это оказывается правда!
— Что правда? — спросила Дитте еще раз. Но тут же сдалась, вся поникла и закрыла лицо передником.
