— Я, к сожалению, не испытываю ответного чувства, — сказал Аввакум. — Но ты интересный партнер в игре и интересный противник в состязании на остроумие и ловкость. А в состязании с интересным противником всегда есть своя прелесть, своя красота. — Аввакум наполнил стаканы и слегка улыбнулся.
— Давай выпьем за красоту, хочешь?
— Avec plaisir! С удовольствием! — галантно ответил Асен.
7
И вот случай снова свел их, на этот раз в гостиной отставного подполковника: Асена, немного располневшего, но по-прежнему свежего, с юношески гладким лицом, и Аввакума — постаревшего, с сединой на висках. Один выглядел совсем молодым человеком, другой — старше своих лет. Дела, которые ему довелось распутывать, отложили отпечаток мудрости и состарили лицо Аввакума; он походил на путешественника, который долго странствовал в диких краях и жизнь которого была полна невзгод и приключений. Морщины на лбу, глубокие складки в уголках губ, седина на висках… Чуть усталые, но зоркие и проницательные глаза его излучали какую-то неповторимую красоту, не сентиментальную и не легкомысленную, а красоту, которую высекает горький житейский опыт, мудрость и несгибаемая сила духа.
Аввакум недолго пробыл в гостиной Савовых. Может быть, его утомила шумная болтовня Асена или же, заметив смущение и непонятную тревогу в глазах Виолеты. когда она изредка посматривала на него, ему просто захотелось избавить парочку от своего присутствия: ведь влюбленные готовы возненавидеть третьего, который засиживается в их обществе сверх меры. Сославшись на неотложное дело, Аввакум пожелал им спокойной ночи и медленно поднялся к себе.
Он подбросил в камин дров, и огонь разгорелся с новой силой. Но ему уже не хотелось сидеть в кресле, не сводя глаз с пляшущих язычков пламени. Что-то давно замершее в его груди вдруг ожило, и он, расхаживая по комнате, поймал себя на том, что насвистывает какую-то мелодию.
Впервые после триградской истории на него нашло веселое настроение. Но Аввакум не испытывал от этого угрызений совести; он продолжал насвистывать, расхаживая по комнате. Потом надел халат, потянулся и, распахнув дверь на веранду, жадно вдохнул свежий воздух. Прислушался: в оголенных ветвях черешни, окутанной мраком, тихо шумел дождь.
Он постоял несколько минут и снова ощутил, как забилось, затрепетало то, что замерло, сникло в его груди. Он закрыл дверь, сбросил халат, надел плащ и. погасив свет, почти бесшумно, как вор, спустился по лестнице и выскользнул на улицу.
Дождь струился по ею лицу, но эта холодная ласка казалась приятной. Он пересек дорогу и направился к роще. Через минуту он погрузился в густую, как смола, темноту. Остановившись под раскидистой сосной, Аввакум стал терпеливо ждать.
Словно огромный камень свалился с его плеч. Настроение было доброе, приподнятое.
Минут через двадцать во дворе их дома зажегся фонарь. Осветились косые нити дождя, тонкие и прерывистые. Они возникали словно из небытия и, плеснув на миг, вплетались в ветви черешни и исчезали. Было тихо, как во сне, слышался только шорох дождевых капель.
Xлопнула калитка, и высокий силуэт пересек улицу. Человек этот, видимо, хорошо ориентировался: он перепрыгнул канавку в самом узком и удобном месте, а затем тоже вошел в рощу и остановился неподалеку от Аввакума.
Аввакум узнал Асена и замер, чтобы ни малейшим шорохом, ни движением не выдать себя. Так они стояли оба, молча и неподвижно, в непроглядной тьме в нескольких шагах друг от друга.
Фонарь во дворе погас. Через несколько минут исчез и желтоватый свет в окнах первого эгажа. Весь дом словно окунулся в черноту. Утонула во мраке и улица. Ближайший фонарь в пятидесяти шагах едва мерцал в темноте, как лампадка.
Асен вдруг обнаружил признаки жизни; он тихонько пробрался к канавке и вышел на улицу. Аввакум глубоко вздохнул и отступил на полшага от сосны. Он не видел Асена, но по звуку его шагов догадался, в каком направлении тот идет.
Когда режиссер пересек улицу, Аввакум подбежал к канавке. Услышав тихий скрип калитки, он догадался, что Асен уже во дворе. Аввакум разулся и, взяв ботинки в руки, подбежал к забору. Прильнув к щели между досками, он стал смотреть.
Асен легко и проворно вскарабкался на черешню, словно проделывал это уже десятки раз. Добравшись до веранды, он без особых усилий перемахнул через перила. Постояв у полуоткрытой двери, он помедлил, словно раздумывая, а затем осторожно, по-кошачьи проскользнул в комнату.
Аввакум с трудом натянул ботинки, морщась от налипшей на носки холодной грязи, вошел во двор через открытую калитку и встал под черешней спиной к стене.
«Что будет, если он вернется тем же путем и мы столкнемся с ним лицом к лицу?» — подумал Аввакум и чуть не рассмеялся вслух. Встреча вышла бы комической, и стоило посмеяться заранее. «Еще очко в мою пользу!» — сказал бы он Асену, снисходительно похлопав его по плечу.
Но чем в действительности была выходка режиссера: невинной забавой или же какой-то опасной игрой?
Кто он: маниакально увлекающийся трюками и фокусами субъект или же собрат Ичеренского и Подгорова? Что заставило Асена лезть на веранду — неужели одно лишь желание похвастаться ловкостью? А вдруг он отправился на поиски серебряной чаши? Если он задался целью выявить истинное лицо Аввакума, то встреча под деревом становилась явно нежелательной. Разведчик сразу поймет, что его засекли.
Ничто не мешало отойти в сторону и притаиться где-нибудь подальше от черешни. Например, у сводчатого входа на верхний этаж. Там было очень удобно, а небольшой навес защищал от дождя. Но Аввакум тотчас же сообразил, что Асен непременно спустится по лестнице, но ни в коем случае не по дереву. Слезать по дереву труднее, чем карабкаться вверх, — можно сломать ветку, наделать шуму и оказаться в неловком положении при неожиданной встрече с хозяином квартиры. Зачем рисковать и оставлять улики в виде следов, если ничто не мешает спокойно сойти по лестнице? Английские замки свободно открываются с внутренней стороны и сами запираются, стоит лишь захлопнуть за собой дверь. Создастся впечатление, будто, кроме Аввакума, никто не входил и не выходил. А если наткнешься на хозяина в прихожей, то очень просто придумать правдоподобное объяснение. Одна из дверей прихожей вела в квартиру Савовых и была лишь в двух шагах от спальни Виолеты. Дом был построен в расчете на одну семью, и некогда эта дверь соединяла столовую и гостиную нижнего этажа со спальнями наверху. «Приходится выбираться таким путем, чтобы не пронюхала эта гадюка Йордана», — скажет Асен и подмигнет с видом заговорщика. В подобных случаях мужчины понимают друг друга с одного взгляда и не задают неуместных вопросов. Было ясно, что такой находчивый хитрец, как Асен, не упустит из виду более удобный выход — по лестнице через прихожую.
Все так же тихо моросил дождь.
Аввакум посмотрел на часы — прошло всего десять минут.
Кто-то шел по тротуару. Шаги были нетвердые — то быстрые, то заплетающиеся. «Пьяный», — подумал Аввакум. Потом почему-то вспомнилась Виолета, и в сознании сразу же возникла навязчивая мысль о сходстве ее с молодой Ириной на фотографии, снятой семнадцать лет назад на палубе дунайского парохода.
Пьяный прошел мимо. Если бы не шум дождя, можно было бы подумать, что весь мир превратился в бесконечную темную и безжизненную пустыню.
Как хорошо, что у часов светящийся циферблат! Как ни привык Аввакум к долгому выжиданию, в такой обстановке минуты казались часами.
Прошло всего лишь двенадцать минут, и вдруг тишину нарушил резкий, как выстрел, щелчок английского замка. Аввакум, не видя, чувствовал, что Кантарджиев стоит на бетонных ступеньках крыльца, прислушивается и оглядывается по сторонам. Затем послышались тихие шаги по каменным плитам. Идущий, видимо, остановился у калитки и постоял там немного. В эти короткие секунды, пока он стоял у калитки, Аввакум испытывал странное ощущение, будто находится под прицелом, словно чей-то тяжелый взгляд устремлен ему прямо в лицо. Такое ощущение нельзя было объяснить каким-либо внешним воздействием, потому что насыщенный до предела влагой мрак был абсолютно непроглядным.
Секунды тянулись томительно долго. Аввакум не решался двинуться ни на шаг в сторону, потому что тот, другой, который стоял у ворот, мог услышать шорох его шагов. Несмотря на промозглую сырость, щеки Аввакума горели, а в глазах мелькали огненно-красные и зеленые точки. Впервые в жизни он чувствовал себя таким беспомощным, словно был связан по рукам и ногам.
Прошло еще несколько секунд.
Вдруг от калитки донесся тихий, сдержанный мужской смех. Не было никакого сомнения, что смеялся Асен.
Словно тысячи игл впились в плечо Аввакума. Инстинктивно он сунул руку за подкладку плаща, в глубокую округлую складку. Но увы! Уже более месяца там ничего не было, кроме забытой отсыревшей спичечной коробки.
