как все великие люди, имеет одну слабость. Он безумно любит музыку и сам немножко играет на скрипке… фамилия его Тухачевский… Я играл ему, а он спросил меня, хочу ли я перебраться в Москву? Я сказал: “Хочу, но…” — “Что но?” — “Как же я здесь устроюсь?” — “Вы только захотите, а устроить такого человека, как вы, не будет трудно”. Я сказал ему, что подумаю… Приехавши в Питер, я сразу же написал Тухачевскому письмо, в котором просил его сдержать обещание насчет службы и даже комнаты». Однако переезд Шостаковича в Москву тогда не состоялся, и опять Шостакович изливает душу Оборину: «Комнаты в Москве не найти, службы не найти… тьма окружает, и в довершенье всего начала пухнуть шея. Поганый город Москва, почему он не хочет дать мне места в лоне своем? Тамошняя теснота производит на меня скверное впечатление. Низкие дома, масса народу на улице, но все-таки я рвусь туда всей душой».
Хорошо ли жилось женам наркомов в номенклатурных домах? Одним хорошо, другим не очень. Серебрякова позднее вспоминала, что в квартире на каждой вещи был прибит металлический инвентарный номер. Своим был только рояль. Даже гостившего Шостаковича укладывали спать на казенный диван в кабинете Сокольникова. С переездом Сокольникова и Серебряковой в Карманицкий переулок жизнь салона несколько затухла — окружение изменилось, тем не менее приходили Исаак Бабель, Александра Коллонтай, скульптор Вера Мухина с мужем врачом Алексеем Замковым.
Салон Серебряковой, в котором общались представители советской верхушки и художественная богема, давал возможность последним найти определенные возможности для воплощения своих творческих планов. В то же время слишком близкое общение с власть имущими могло привести и к опасным последствиям в условиях обострявшейся в Кремле политической борьбы. Однажды Серебрякова стала свидетельницей разговора в кабинете ее мужа, в котором участвовали крупные военные и партийцы. Зайдя с подносом с кофе, она услышала слова Алексея Сванидзе, брата первой жены Сталина: «Коба зарвался, надо его ликвидировать». Такие разговоры не прошли даром, Коба сам решил ликвидировать и супруга Серебряковой, и тех его единомышленников, что собирались у него на квартире.
Серебрякову арестовали в 1936 году следом за мужем, выслали в Семипалатинск. В 1939 году приговорили к восьми годам лагерей, освободилась она в 1945-м, работала фельдшером в Джамбуле. Через четыре года ее опять «взяли», дали «десятку» за контрреволюционную агитацию. Реабилитировали в 1956 году. Примечательно, что, пережив лагеря и тюрьмы и выйдя на свободу, Галина Иосифовна продолжала славить марксизм-ленинизм, излагая биографии Маркса и Энгельса. Но главную книгу своей жизни, вышедшую лишь в 1989 году, да и то в Алма-Ате, Серебрякова не увидела (летом 1980-го — в 74 года — она скончалась). Это воспоминания о лагере, называются «Смерч», их полезно сегодня кое-кому почитать.
Серебрякову истязали в сталинских застенках. Как-то в 1961 году на встрече Хрущева с интеллигенцией в Кремле она вышла на трибуну и, расстегнув кофту, показала последствия ее допроса Абакумовым. И вдруг послышался шум, кто-то упал в обморок от увиденного — это был Шостакович. В 1962 году ей удалось попасть на прием к первому секретарю МГК КПСС Петру Демичеву. И вот эта немолодая, изможденная в ГУЛАГе женщина, только начав рассказ о своих жутких жилищных условиях, вдруг стала расстегивать кофточку. Демичев прямо обалдел: видно, здорово ей по голове настучали там, на Лубянке! Но что же дальше? Она, слава богу, остановилась. Оказывается, Серебрякова хотела показать ему страшный шрам на груди: «Это след нагайки самого Абакумова. Любил садист во время допросов есть груши и виноград». Два с половиной часа Серебрякова была в кабинете Демичева, говорила в основном она, вспоминала. Когда Серебрякова, наконец, собралась выйти из кабинета, впечатлительный Демичев, давно не слышавший ничего подобного, проводил ее лично, открыв перед ней дверь. Затем он приказал позвонить в Моссовет, чтобы ей помогли с квартирой. Уже через две недели Серебрякова получила отличную трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.
В 1936 году, когда Серебрякову пытали на Лубянке, в Москве возник новый богемный салон, элитный, в который были вхожи известные деятели советского искусства: непременный Исаак Бабель, Михаил Шолохов, Михаил Кольцов, Сергей Эйзенштейн, Леонид Утесов, Соломон Михоэлс, Леонид Соболев и др. Расцвел салон в Малом Палашевском переулке, 4, на квартире наркома внутренних дел Николая Ивановича Ежова, своего рода покровителя муз. Хозяйка салона — наркомша Евгения Хаютина-Ежова, трудившаяся заместителем главного редактора познавательного журнала «СССР на стройке». С Ежовым она познакомилась в 1929 году в санатории в Сочи, а вскоре стала его женой, второй по счету. Он же занял в списке ее супругов почетное и призовое третье место.
Салон пользовался большой известностью в высоких сферах, как позднее рассказывал на допросе племянник Ежова, «…у Ежова и его жены Евгении Соломоновны был обширный круг знакомых, с которыми они находились в приятельских отношениях и запросто их принимали в своем доме. Наиболее частыми гостями в доме Ежова были: Пятаков; бывший директор Госбанка СССР Марьясин; бывший заведующий иностранным отделом Госбанка Сванидзе; бывший торгпред в Англии Богомолов; редактор “Крестьянской газеты” Урицкий Семен; Кольцов Михаил; Косарев А. В.
Жена Ежова окружала себя политически сомнительными людьми из числа артистов и журналистов, я бы сказал, богемного типа. Они окружали жену Ежова большим вниманием и часто делали ей различные дорогие подарки. Все это, насколько я мог убедиться из своих собственных наблюдений, привело Ежова и его жену к полному бытовому и моральному разложению».
На литературно-музыкальных вечерах у Ежовой пели, танцевали, читали стихи, вкусно и обильно пили-ели за одним столом и чекисты, и их потенциальные жертвы. Впрочем, первые весьма быстро переходили во вторую категорию. Ежова играла на рояле, звучал патефон — сама она очень любила фокстрот и джаз, Утесов распевал свои знаменитые «Лимончики». Надо сказать, что Ежова была на редкость ветреной женщиной, умея расположить к себе мужчин. Среди ее любовников были Бабель, Шолохов, Кольцов, что подтверждалось наружным наблюдением и прослушкой. Самому Ежову было некогда петь и танцевать в светском обществе, он с утра до вечера разоблачал и лично расстреливал врагов народа. Приходил домой затемно, часто пьяным и испачканным кровью.
Подруга Ежовой З. Ф. Гликина рассказывала на следствии: «На другой день [после свидания с Шолоховым] поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уж было лечь спать. В это время приехал Н. И. Ежов. Он задержал нас и пригласил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников. Далее события разворачивались следующим образом. После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах и, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: “Ты с Шолоховым жила?” После отрицательного ее ответа Ежов с озлоблением бросил его [документ] в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом:
